Читать интересную книгу Врачеватель. Олигархическая сказка - Андрей Войновский

– Папулик, ты хитер, как лис. Нет. Хуже. Ты хитер, как росомаха. Ты просто тянешь время. А ну, немедленно «подъем»! И если ты сейчас не встанешь, я объявляю всем бойкот и долгосрочную крутую голодовку.

Ребенок подбежал к гардине, настежь растворив большое широченное окно.

– Папулик, милый, ну иди скорее! Вот-вот сейчас на этом горизонте появится верхушка диска. О, Боже-Господи, какая чудотворность!

– Скажи мне, кто ты? Кто тебя создал? – покорно подчинившись воле ангелочка, по-прежнему богатый человек, кряхтя, безвольно, нехотя поднялся с уютной, мягкой и нагретой за ночь, трепетной постели и, подойдя к окну, приник губами к темечку ребенка, всем существом своим желавшего увидеть восхождение светила. – Откуда ты взялась? Откуда эти фразы? Откуда эти обороты речи?

– Стой! Не мешай. Смотри, оно восходит!

Еще не жадный, не горячий, едва явившийся на свет, дитя по праву, первый лучик солнца пастельными цветами обрек к существованью новых красок пол, стены, потолок огромной спальни олигарха, буквально за секунду сотворив метаморфозу от серых неуживчивых тонов до радужных рождений нового, живого.

– Папуля, вот послушай. Я долго думала над этим, как может то, что в миг испепелит любое, связанное с жизнью, дарить нам эту жизнь? Вот мы вчера с Сережкой по телеку смотрели передачу. И там один ученый – кстати, очень пожилой – занудно говорил про космос. И я подумала: «Что значит бесконечность?» Ну вот, к примеру, мы с тобой прекрасно знаем, что есть пределы у окна, у дома, у Москвы, у солнечной системы. В конце концов, у космоса ведь тоже должен быть предел? Ну, так? Но что тогда за ним? И что за тем, что этот космос окружает? Я думаю, ты должен знать. Ты же туда попал. И вдруг так неожиданно вернулся. Ведь это ж не случайно, правда? А ты не говорил об этом с Богом?

Все выше диск вставал над горизонтом. Пал Палыч, глядя на него, обняв за плечики «исчадие вопросов», как будто невзначай, ничуть не напрягая память, спокойно произнес: – Ты знаешь, милая Лариска Пална, все это время я наивно думал, что тогда со мною разговаривал Господь. Я знаю, он был рядом. Он присутствовал повсюду, но чтоб со мной…Увы, не говорил.

– А кто же это был?

– Сияние. Громадный сгусток света. Он обволакивал меня великим ощущением добра, которого, пожалуй, на земле-то не бывает. И то, что я почувствовал в тот миг, обычными словами мне не передать. Язык великого поэта здесь бы был бессилен. Такое не передается.

– Так, может, это все же был Господь?

– Нет-нет. Скорей субстанция, но с наделенным, данным ей от Бога правом вершить судьбу моей души, которая тогда уже была вне тела моего. Я помню, растворился в этой неземной любви, а он меня вдруг неожиданно спросил: «Зачем так было неразумно подставлять себя под пулю негодяев?» Да, точно помню, так мне и сказал: «Зачем так неразумно подставлять себя?»

– А ты, папуля, что-нибудь ответил?

– Да, я ответил… Мысленно, конечно… Я ему сказал, что этого хотел, а он сказал, что это слишком просто. И что заклание – есть путь порочный. Имея силу, предпочесть бессилие – не меньший грех. Сказал: «Ступай обратно».

– И ты тогда вернулся?

– Нет, не сразу. Я закричал… Нет, я к нему взмолился: «Ну дай же мне всего одну секунду, чтобы взглянуть в твои божественные очи! Всего одно мгновение – и я познаю истинное счастье!» И вот когда моя душа, истерзанная предвкушеньем чуда, от неземной любви разорвалась на миллиарды маленьких частичек, тогда я понял, что поднялся всего лишь на одну ступень той лестницы, которая, взмывая вверх, ведет к Создателю. Быть может, это-то и есть, к большому счастью, бесконечность?

Рассвет уже вовсю играл палитрой невообразимых красок, столь безответственно перемешав тона, при этом с легкостью и беззаботно творя гармонию теней и света.

– О чем задумалось, любимое дитя? – Пал Палыч улыбнулся, – дитя, которую зовут Лариска Пална. Надеюсь, что на этот раз я, хоть частично, смог вам ответить на поставленный вопрос?

– Ну, не совсем. Но то, что ты сказал, мне тоже очень интересно. Я должна подумать. Подумаю, а после кой о чем спрошу. О'кей?

– Ну, кто бы в этом сомневался?

Ребенок поднял вверх обе руки.

– Папулик, а теперь не отвлекайся! И как всегда, на счет «четыре». И раз, и два, и три… Четыре!

На славу разбежавшись, оба с впечатляющей синхронностью нырнули рыбкой в широченную кровать. Лишь прочность, качество и непомерная дороговизна спасли кровать от неизбежного постыдного крушения. Даже не скрипнув, она все же подумала невольно: «А если бы по мне проехал его «Брабус»? Хотя мне жаловаться грех. Я в общем-то хозяином довольна».

Лежа на спине в своей постели, Пал Палыч не терял надежды еще немножечко вздремнуть. Он терпеливо ждал, когда, упершись ему в грудь «острющим» локотком, ребенок завершит намеченный на утро список тем… Ну и, конечно, череду вопросов.

– Папулик, хочешь, я тебе открою маленький секрет? О нем еще никто не знает.

– Хочу, – вздохнул Пал Палыч обреченно.

– У нашей тети Лены– баронессы…

– Лариска Пална, – прервал ее Остроголов, – мы же с тобой договорились. Ты отлично знаешь: она не любит, когда ее так называют. Даже за глаза.

– Ну не сердись, Пал Палыч, каюсь. Просто с губ слетело. Но ты и сам не хуже меня знаешь, что все кругом ее так называют. Да тот же Зямкин, например. Я лично слышала, как он ей говорил: «Ты, баронесса, моя вечная любовь, и я для счастья нашего ребенка ни сил, ни средств не пожалею».

– Так в чем секрет, Лариска Пална? Не то немедленно усну. А вот подслушивать, подруга, по меньшей мере, неприлично.

– Папуля, как ты можешь? Да не подслушивала я! Он это говорил на кухне, при народе. И мама слышала, и я, и Женя…

– Ну хорошо, прости. Так в чем секрет?

– У Лены будет девочка. Отнюдь не мальчик.

– Что, в этом твой секрет? – зевнул Пал Палыч. – УЗИ же показало: будет мальчик. А там, я знаю, очень классные врачи. Они сказали, что уверены на сто процентов.

– Твои врачи да и твое УЗИ об этом знать не могут.

– Ну, конечно. Зато об этом знаешь ты.

– А я, папуленька, не знаю. Я чувствую, а, значит, знаю. И вот когда она родит, тогда посмотрим: кто был прав. Ну, а пока можешь считать, что я дуреха и на меня не стоит обращать внимания.

Лариса Павловна надула щеки, изобразив обиду на лице. Пал Палыч, взяв ее за руку, улыбнулся:

– Какая ж ты у нас дуреха? Ты – умница. Ну и тем более не обратить вниманья на тебя – ну просто невозможно. Давай-ка лучше поцелуемся носами.

Носы соприкоснулись, после чего немедля был продолжен разговор.

– Я вот еще о чем подумала, папуля, – сказал ребенок, глядя в потолок, – вот если б вы меня нашли чуть раньше, наверно б не успели с мамой разлюбиться.

– Лариска, кто тебе сказал?..

– А говорить не надо. Я же не слепая. Просто очень жаль. Но и, в конце концов, не так уж страшно. Достаточно того, что я вас одинаково люблю. А это главное. Ведь так, папуля?

Кивнув согласно головой, Пал Палыч промолчал.

– А мама наша все равно уйдет в монахини, – бесстрастно произнес ребенок.

– Что ты такое говоришь, Лариса? – Пал Палыча буквально в миг приподняло с кровати. Он не мигая пристально смотрел в глаза ребенку. – Что ты такое говоришь?

– Я говорю, что чувствую и вижу. Наверное, все то, что раньше дорого ей было в жизни, ушло и больше не вернется. Она не сможет жить, как прежде, а в будущем ей просто некем жить. И, значит, есть одна дорога – к Богу.

– Как некем? Что ты там плетешь? – Пал Палыч окончательно расстался с мыслью под утро подремать с часочек. – А ты, Сережка?.. Как же некем?

– Ну, мы с Сережкой… Мы скорей с тобою. И мама это знает. И ей в душе от этого за нас спокойно. Она у нас хорошая и добрая, вот только… Только мамуля никогда не знала, что она будет делать завтра. Нет-нет, она уйдет в монахини, увидишь.

– Она тебе об этом говорила?

– Ни словечка. Об этом никому не говорят. Ты знаешь, где она сейчас?

– Как где? Наверное мамуля спит еще…

– А вот и нет. Она еще вчера чуть свет уехала к дяде Сереже в Тихонову пустынь… Ой, прости, опять забыла! Я знаю, что его нельзя так называть, но он мне разрешает. Всегда смеется, говорит, что можно. О, Боже-Господи, как я его люблю! В нем тоже сгусток света. Я Филарета вижу хорошо. В нем тоже нет ни серого, ни черного, ни злого. Одно сияние, одно добро.

Ребенок потянул Остроголова за рукав пижамы.

– Ну что ты все сидишь? Ложись уже.

Пал Палыч лег обратно на кровать, не зная, что ответить существу, которое, казалось, было мудрей его на целое столетие.

– К нам в детский дом, – невозмутимо продолжал звенеть бубенчик, – два раза приезжали монашки из монастыря. Они совсем-совсем другие. Они все очень скромные и тихо говорят. У них, папулечка, спокойные и добрые глаза. И видно, как ко всем они относятся с любовью. Я с ними…

Ребенок замолчал и, положив изящную по-детски, глазасто-белокурую головку на твердокаменную грудь Остроголова, мирно посапывал, еще не зная, что он станет делать, когда проснется в свете солнечных лучей, дающих жизнь всему живому на этой самой замечательной планете, которую придумал Бог.