— Николаича грызть бессмысленно, — ответила та. — Он жесткий и вредный. И правдоискатель вдобавок. Об него можно только зубы сломать.
— И побольше внимания уделяйте вопросам подготовки пациентов к плановым операциям, Илья Иосифович! — Главный врач назидательно постучал пальцем по столу. — Это не дело, когда анестезиолог знакомится с пациенткой перед самой операцией.
Вознесенский вскочил на ноги и попробовал оправдаться:
— Это, конечно, не дело, Алексей Емельянович, но в нашем роддоме на моей памяти никогда не происходило ничего подобного.
— Впредь я попрошу оперирующих докторов незамедлительно сообщать мне о проблемах, возникающих с анестезиологами, — ответил главный врач. — Мне не нравится, что вы и ваши сотрудники мнят себя на особом положении. Эту вольницу я не потерплю. Здесь вам не Запорожская Сечь, а медицинское учреждение! Вам ясно, Илья Иосифович?
Вознесенский пожал плечами и сел. Лицо у него было злое-презлое.
— Наталья Геннадиевна, — внимание главного врача переключилось на Голубкову, заведующую отделением реанимации и интенсивной терапии новорожденных, — объясните мне, почему двое из ваших врачей просрочили очередной медосмотр?
Голубкова сочла за благо промолчать.
— Почему-то на Даниловском рынке каждый баран висит за свою ногу. — Гавреченков сорвался в откровенное хамство. — Со всеми положенными сертификатами и разрешениями. А у нас, куда ни взглянешь, везде такой бардак, что просто волосы дыбом встают…
— Радоваться надо, что хоть осталось чему вставать, — съязвила Ахметгалиева, намекая на гавреченковскую лысину.
— Но я наведу порядок, — пообещал главный врач. — Я не человек со стороны, которому надо долго знакомиться с положением дел и которого можно ввести в заблуждение. Так что готовьтесь работать по-новому, дорогие коллеги.
— Вспоминается теккереевская «Ярмарка тщеславия», — сказала начитанная Ахметгалиева, пробираясь боком к проходу.
— Скорее уж шеридановская «Школа злословия», — ответил идущий следом Данилов.
— Куда ни кинь, всюду равно клин, — рассмеялась Ахметгалиева. — Лучше бы уж Нижегородову назначили. Нормальная баба с минимумом закидонов. А как климакс пройдет — так вообще душечкой станет.
Глава пятнадцатая
ЭПИЗОД С КОКАИНОМ
Анестезиолога, если он хороший врач, не может не интересовать мнение пациентов о проведенной анестезии. Существует даже специальный термин «удовлетворенность пациента анестезией», который является своеобразной оценкой работы специалиста. Во многих странах высокая степень удовлетворенности пациента анестезией стала одним из главнейших признаков качественно проведенного обезболивания. Поэтому никого из врачей отделения анестезиологии и реанимации не удивило введение главным врачом специального опросного листка, который пациенткам предстояло заполнять после операции. Правда, озаглавлен этот листок был несколько иначе — «оценка больными анестезиологического обеспечения».
— С премиями теперь можно проститься, — предсказал опытный Клюквин. — Раз учитывается не только послеоперационный болевой синдром и послеоперационная тошнота и рвота, но и хренова куча других факторов: послеоперационная головная боль и головокружение, длительная сонливость, зуд, нарушение мочеиспускания, разнообразные неврологические нарушения и много еще чего, — то в каждой анестезии можно найти криминал.
— Да и сами выводы основаны на субъективных оценках, — поддержал Вознесенский. — Где точная грань между плохой анестезией, которая вызвала неприятные ощущения, и приемлемой, имеющей отдельные недостатки, но в целом вполне допустимой?
— И сколько будет хороших анестезий, при которых жалобы совершенно отсутствуют? — спросил Сахаров. — Куда проще делить по старинке. Не написали жалобы на анестезиолога — значит, анестезия была хорошей. Написали — плохой. Так ведь проще.
Данилов в дискуссию вступать не стал — пора было забирать пациентку из обсервационного отделения на операцию планового кесарева сечения.
В обсервации было непривычно шумно. Обе постовые акушерки вместе со старшей и доктором Гуровой стояли перед запертой дверью одной из палат. То одна, то другая начинали стучать в дверь и кричать:
— Откройте дверь! Мы вам ничего не сделаем!
— Что случилось? — поинтересовался Данилов.
— Заперлась изнутри и не открывает, — пояснил подошедший заведующий.
— А где ключ взяла? — спросил Данилов.
— Ключи от палат хранятся на посту или у старшей сестры. Обычно палаты никогда не запираются.
— Да наши замки пилкой для ногтей открыть и закрыть можно, — скривился Гвоздев. — Только бы она ничего с собой не сделала!
— А в окно влезть не пытались? — предложил Данилов.
— Окна закрыты, занавеси тоже. А мне лучше дверь высадить, чем стекла бить, сами понимаете.
Данилов понимал. Сломанная дверь не мешает функционированию палаты, тогда как разбитое окно делает ее непригодной для нахождения пациенток.
— Поможете дверь выбить, Владимир Александрович? Два мужика — это сила.
— Без проблем, Юрий Павлович, только давайте побыстрее, а то мне Копореву из триста двенадцатой на операцию забирать.
— Так она там, — Гвоздев указал глазами на дверь. — Минут десять назад выбежала из своей палаты, начала размахивать пилкой для ногтей и нести какую-то околесицу, что ни она, ни ее ребенок никому не нужны, а потом вдруг решила запереться в чужой палате, где как раз было пусто — кто на обследование ушел, кто в процедурный кабинет.
— С пилкой, говорите? — Данилов неплохо разбирался в замках, всю жизнь врезая и чиня их самостоятельно. — Найдите мне крестовую отвертку и пассатижи. Думаю, что дверь ломать не придется.
— Спаситель вы наш! — обрадовался Гвоздев. — Сейчас куртку накину и принесу инструменты из машины.
Он отсутствовал не дольше минуты: стремительно убежал и столь же стремительно вернулся обратно с плоским пластмассовым чемоданчиком в руках. Данилов тем временем попросил у одной из постовых акушерок канцелярскую скрепку и сделал из нее нехитрый инструмент для нажима на глубоко утопленную кнопочку, фиксирующую накладную панель.
Старшая сестра продолжала стучать в дверь и взывать к разуму затворницы.
Операция по вскрытию двери заняла секунд сорок. Поворотный механизм, как и предполагалось, был заблокирован пилкой для ногтей.
— Корифей! — восхитился Гвоздев и ломанулся в проем.
Данилов последовал за ним. Потом вошли все остальные.
Пациентка Копорева забилась в угол. Сидела, скрючившись, прямо на холодном линолеумном полу и беззвучно рыдала, уткнувшись лицом в ладони.
— Какого черта! — рявкнул Гвоздев, присаживаясь рядом с ней на корточки. — Вы что творите, дорогуша?
— И-и-и-и-и! — тонко и протяжно завыла «дорогуша».
— Встать можете? — спросил Данилов.
— Могу, — тихо ответила Копорева, не отнимая рук от лица и не делая попыток подняться.
— Тогда пойдемте в вашу палату, там и поговорим, — предложил Данилов. — А лучше не пойдем, а поедем.
— Катя, кресло! — распорядился Гвоздев.
— Бегу, Юрьпалыч! — отозвалась одна из постовых акушерок.
Когда каталка была доставлена, Данилов и Гвоздев подхватили рыдающую женщину под руки и усадили в кресло. Гвоздев взялся за рукоятки и покатил каталку в коридор. Данилов пошел следом.
— Вас, Анна Анатольевна, прошу с историей в триста двенадцатую палату, а всем остальным — заниматься своими делами. Концерт окончен.
Копорева вдруг оглушительно рассмеялась.
— Концерт окончен! Здорово сказано!
— Давайте-ка лучше в изолятор, — на ходу изменил решение Гвоздев. — Там спокойнее. И перенесите туда из триста двенадцатой ее вещи.
В изоляторе они помогли Копоревой улечься на кровать, после чего приступили к осмотру.
Данилову в общих чертах уже была ясна суть дела. Внезапная бурная активность, подвижность, переходящая суетливость, рыдания, мгновенно сменяющиеся веселостью, в сочетании с бледностью кожных покровов, расширенными зрачками и немного неуверенными движениями свидетельствовали в пользу кокаина.
Давление у пациентки оказалось повышенным до ста шестидесяти на девяносто пять, пульс участился до ста двух ударов в минуту.
— Знобит чего-то, — пожаловалась Копорева, забираясь под одеяло.
— А во рту сушит? — спросил Данилов.
— Сушит.
— Что принимали, Галина Владимировна?
— Все, что доктора прописывали. — Копорева посмотрела сначала на заведующего отделением, а затем на своего палатного врача Гурову и улыбнулась.
— А еще? — Тон Данилова не располагал к шуткам.
— Больше ничего, вот вам крест! — Гурова вытащила из-под одеяла руку и истово перекрестилась.