Я яростно защищался. Выдал из себя все, что мог. Но он был крупнее и чертовски силен. Прежде чем я наконец сумел скинуть его с себя и отбросить, он крепенько поработал надо мной.
Я едва держался на лапах. Кровь заливала глаза и застывала на боках, а острый конец одного из сломанных ребер усиленно пытался найти что-то в моем правом легком. Алиса кричала так, что в ушах звенело. А Брандашмыг с размаху вытер яйца о траву, пошевелил остатками ушей, глянул на меня из-под разорванных век и поверх кровоточащего носоклюва. Снова раззявил пасть и тут же совершенно неожиданно захлопнул ее. Вместо того чтобы опять кинуться на меня и добить, он словно зачарованный стал вдруг тихим. Не хуже бычьей задницы.
Я инстинктивно обернулся, и, говорю вам, последний раз я видел нечто подобное в «Рождении нации» Гриффита[38]. Из-за деревьев ко мне шла помощь. Но это не была US Cavalery[39] или ку-клукс-клан. А был это мой знакомый, некто Чарлз Лютвидж Доджсон. Выглядел он, поверьте, не хуже святого Георгия на картине Карпаччо, а вооружен был мечом ворпальным, рассыпающим ослепительные мигблистальные зайчики.
Хливые шорьки (пырялись по навё) и хрюкотали зелюки (как мюмзики в мовё).
Вы не поверите, но Брандашмыг сбежал первым. Следом за его поджатым хвостом кинулись в бегство те из Les Coeurs, которые еще владели ногами. А последней покинула поле боя королева Мэб, орошая слезами атласное платье. Я же все видел как сквозь наполненный свекольным отваром аквариум. А минутой позже...
Поклянитесь, что не станете смеяться.
Минутой позже я увидел белого кролика с розовыми глазами, глядящего на циферблат часов, которые он вынул из жилетного кармана. А потом я свалился в черную бездонную нору.
Падение длилось долго.
Я — кот. Я всегда падаю на четыре лапы. Даже если этого и не помню.
— Ах, — неожиданно сказал Чарлз Лютвидж Доджсон, опершись локтем об ивовую корзинку с пирожками. — Знакомо ли тебе, Чеширский Кот, роскошное ощущение сонливости, сопутствующее пробуждению в летнее утро, когда воздух наполнен пением птиц, живительный ветерок веет в раскрытое окно, а ты, лежа с полуприкрытыми глазами, видишь, словно все еще во сне, лениво покачивающиеся зеленые веточки, поверхность воды, покрытую золотой рябью? Ах, поверь мне, Котик, это блаженство, граничащее с глубокой тоской, блаженство, наполняющее глаза слезами, словно прекрасная картина или стихотворение.
Вы не поверите. Он не заикнулся ни разу.
Пикник развивался своим чередом. Алиса Лидделл и ее сестры шумно играли на берегу Темзы, поочередно входя на причаленную лодку и поочередно соскакивая с нее. Если при этом одной из них случалось шлепнуться в мелководье у берега, она заразительно пищала и высоко поднимала платьице. Тогда сидящий рядом со мной Чарлз Лютвидж Доджсон слегка оживал и слегка румянился.
— Так долго я любил тебя... — замурлыкал я в усы, приходя к выводу, что в словах Мартовского Зайца было много правды.
— Не понял?
— «Зеленые рукава». Но не будем об этом. Знаешь что, дорогой Чарлз? Опиши-ка все это. Сказка, как видно на прилагаемой иллюстрации, постепенно здорово разрослась и полна весьма курьезных фигур. Самое время это описать. Тем более что начало-то уже положено.
Он молчал. И не отрывал глаз от радостно пищавшей Алисы Лидделл, поднимавшей подол платьица так, что можно было увидеть трусики.
— Полжизни нас разделяют, — вдруг сказал он тихо. — Дитя с безоблачным челом и удивленным взглядом. Пусть изменилось все кругом и мы с тобой не рядом... Тебя я вижу лишь во сне, не слышен смех твой милый, ты выросла и обо мне, наверное, забыла.
— Я б рекомендовал лучше писать прозой, — не выдержал я. — Поэзия плохо идет на рынке.
— Да-да, конечно, — согласился он. — Я думаю, она уже не вспомнит обо мне в годы грядущей юности.
Я взглянул на него и слегка поморщился, а он сказал:
— Ты не мог бы... хм-м-м... побольше материализоваться? Твоя усмешка, висящая в пустоте, нервирует, знаешь ли.
— Сегодня, дорогой Чарлз, я не могу ни в чем тебе отказать. Я слишком многим тебе обязан.
— Не надо об этом, — смущенно сказал он, отводя глаза. — Любой на моем месте... Не мог же я допустить, чтобы ее... и тебя... убила моя собственная фантазия.
— Благодарю, что не допустил. Ну а так, между нами, откуда, о гордость кавалерии и пехоты, ты взял меч суропадный и зайчиков миглотарных?
— Откуда взял... что?
— Пустяки, Чарльз. Мы отклонились от темы.
— Книжка, описывающая все это? — Он снова задумался. — Не знаю. Поверь, не знаю, смогу ли...
— Ты б смог. У твоей фантазии сила, способная ребра крушить.
— Хм-м-м. — Он сделал такое движение, словно собирался меня погладить, но вовремя раздумал. — Хм-м-м, как знать? Может, ей... понравилась бы такая книжка? Кроме того, колледж платит скудно, парочка фунтов на стороне не помешала бы... Конечно, издавать пришлось бы под псевдонимом. Мое положение преподавателя...
— Тебе необходим приличный nom de plume[40], Чарлз, — зевнул я. — И не только из-за колледжских властей. Твоя родовая фамилия не годится на обложку. Она звучит так, словно кто-то, умирающий от пневмоторакса легких, диктует завещание.
— Невероятно. — Он изобразил возмущение. — Может, у тебя есть какое-нибудь предложение? Что-нибудь такое, что звучит лучше?
— Есть. Уильям Блэйк.
— Смеешься.
— Тогда Эмилия Бронте.
На этот раз он умолк и долго не говорил ни слова. Девочки Лидделл отыскали на берегу ракушки беззубок. Радостным восклицаниям не было конца.
— Ты спишь, Чеширский Кот?
— Стараюсь уснуть.
— Ну, спи, спи, ночной тигр. Не стану мешать.
— Я лежу на рукаве твоего сюртука. Что будет, если ты захочешь подняться?
— Отрежу рукав, — улыбнулся он.
Мы долго молчали, глядя на Темзу, на которой плавали утки и чомги.
— Литература... — неожиданно проговорил Чарлз Лютвидж, у которого был такой вид, словно его неожиданно разбудили ранним утром. — Литература — искусство мертвое. Грядет век двадцатый, а он будет веком изображения.
— Ты имеешь в виду забаву, придуманную Луи Жаком Манде Дагером?
— Да, — подтвердил он. — Именно фотографику я имею в виду. Литература — фантазия, а стало быть, ложь. Писатель обманывает читателя, влача его по бездорожьям собственного воображения. Обманывает двусмысленностью и многосмысленностью.
— Фотографика, значит, не двусмысленна? Даже такая, которая изображает двенадцатилетнюю девочку в достаточно двусмысленном, далеко идущем дезабилье? Лежащую на шезлонге в достаточно двусмысленной позе?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});