Читать интересную книгу Догмат и мистика в Православии, Католичестве и Протестантстве - Михаил Новоселов

{330}

Видения Франциска

В начале августа 1224 г. Франциск задумал провести осенний пост (до Успения) на пустынной горе Альверна; гору эту отдал в распоряжение Франциска его почитатель граф Роланд де Каттани. С Франциском на эту гору отправились пять его учеников, в том числе францисканец Леон, который был ближе всех к Франциску по своей любви и необыкновенной преданности ему.

Однажды, тихо приближаясь к шалашу Франциска, Леон услыхал доносившийся до него издали, подобно отдаленному тихому эху, голос святого. Это Франциск говорил свои молитвы. Пройдя далее несколько шагов, Леон увидал Франциска на коленях со взором, обращенным к небу. Леон остановился недвижимый; он расслышал следующие слова молитвы Франциска:

«Господи, что я перед Тобой? Что значу я в сравнении с силою Твоею, ничтожный червь земли, ничтожный Твой служитель!»

И Франциск повторял эти возгласы непрестанно до тех пор, пока Леон не выдал своего присутствия неосторожным шорохом.

{331}

Леон умолял Франциска объяснить ему смысл его молитвы.

«О, ягненок малый пастыря Иисуса, — сказал Франциск, — о, мой возлюбленный и дорогой Леон! Во время этой молитвы, которую ты слышал, передо мной явились два больших света. Один, в котором я узнал Создателя, и другой, в котором я узнал самого себя» [104]…

14 сентября перед рассветом Франциск молился около своей кельи, воздев руки к небу. «О, Господь Иисус, — молитвенно взывал коленопреклоненный Франциск, — я прошу Тебя только о двух милостях: ниспошли их мне перед моею смертью. Первая — это чтобы я, насколько это в силах моих, мог душою и телом пережить все те страдания, которые Ты, сладчайший Иисус, испытал в Твоих мучительных страстях. И вторая милость, которой я жажду, —это чтобы, насколько только возможно, я мог почувствовать всем существом моим ту неограниченную любовь, которою горел Ты, Сын Божий, и которая заставила Тебя терпеть столько мук за нас, презренных грешников!»

{332}

И в то время, как Франциск долго так молился, он получил твердую уверенность, что Господь внял его мольбам, что он испытает и то, и другое, им просимое, испытает это в пределах, возможных для творения Божьего. И как только он сознал, что это совершится, он отдался созерцанию страданий Спасителя, созерцанию «доведенному до высшей степени сосредоточенности. Тогда пламя религиозной энергии Франциска разгорелось в нем так сильно, что он, в избытке ощущаемых им любви и сострадания, почувствовал себя совершенно превращенным в Иисуса (il se sentit change tout a fait еп Jesus)» [105].

И в то время, как Франциск был распростерт коленопреклоненный перед Господом, в то время, как он горел охватившим его пламенем, он вдруг в эти утренние часы увидел, что с неба к нему нисходит шестикрылый серафим.

И этот серафим так приблизился к святому, что Франциск мог ясно и отчетливо видеть на серафиме изображение Распятого, мог вместе с тем видеть, как крылья серафима были расположены: два крыла {333} поднимались над головою, два были распростерты для полета, а последние два облекали его тело.

И как только Франциск увидел это явление, оно возбудило в нем трепетный страх. Вместе с тем он почувствовал и полноту радости, и ощущение печали, и восхищение, ибо он испытывал большое счастие в сознании, что Сам Спаситель удостоил его Своим дружеским явлением (Jesus daignait se reveler a lui si familierement), удостоил его своим взором, полным нежности; но в то же время вид пригвожденного ко кресту Господа причинял Франциску печаль невыразимую…

Через некоторое время чудное явление исчезло. С тех пор в сердце Франциска укрепилось навсегда могущественное пламя, укрепилась живая любовь к Спасителю [106]. На теле же его явление это оставило образ и чудесно запечатленные следы страданий Христа, ибо тотчас же на руках и ногах Франциска начали показываться как бы гвозди; казалось, что центры рук и ног были как бы пронзены этими гвоздями… На правой же стороне груди сделался виден след от удара копьем, подобный шраму, — {334} след воспаленный и источающий кровь, которая проступала на одежде.

Франциск скрывал все это от братьев; он даже прятал свои руки, но ступать по земле своими израненными ногами сделалось для него невозможно». Скоро для братьев стало ясно, в особенности когда им приходилось мыть окровавленное платье Франциска, что он носил на груди своей, на руках и ногах образ и телесное сходство со Спасителем» [107].

Явления эти потом получили даже особое наименование «стигматизации». Самые же раны на теле, образующиеся при таких феноменах, стали с тех пор называться у католиков «стигматами».

Не может не поразить здесь всякого прежде всего эта удивительная сложность видения Франциска. На одно видение серафима, сошедшего внезапно для Франциска с небес, был как бы наложен силою воображения Франциска образ другого видения, того видения, которого более всего жаждал Франциск, образ распятого Иисуса Христа.

Характерно и то, что Франциск в представлении об Иисусе Христе воспринимал прежде всего впечатление от земной жизни {335} Спасителя, был поглощаем Его внешним страдальческим образом. Впечатление это на Франциска шло как бы извне, и Франциск стремился всеми силами своей души подражать Иисусу Христу. Для него Иисус Христос был внешним предметом, и исходя от образа Иисуса Христа и Его страданий, и развивалась мистика Франциска.

Надо сказать, что это подражание Христу доходило у Франциска до прямой копировки им жизни Спасителя. Так, например, когда у Франциска в начале его деятельности собралось до 7 учеников, он подобно Спасителю, пославшему Своих апостолов на проповедь, послал на проповедь и своих апостолов, причем дал им почти те же наставления, говоря: «Идите же по двое по разным областям земли, проповедуя мир людям и покаяние ради отпущения грехов» [108]. Особенно интересно, что за три дня пред своей кончиной Франциск воспроизвел пред своими учениками далее нечто подобное самой великой Тайной вечери. Сперва он приказал принести себе Евангелие от Иоанна и читать ему с того места, где говорится, что Иисус Христос знал, что час Его пришел. {336} Засим Франциск велел принести хлеб, благословил его, приказал разломить и каждому из стоявших тут братьев дал по кусочку. «Он вспомнил, — говорит хроника, — ту священную трапезу, которую Господь отпраздновал со Своими учениками в последний раз» [109]. «Вот Бог меня призывает, — сказал умирающий, — и я прощаю всем моим братьям, как присутствующим, так и отсутствующим, их обиды и их заблуждения и отпускаю им грехи их, насколько это во власти моей» [110]. Наконец, последние слова Франциска были: «Я исполнил то, что должен был исполнить. Христос научит вас, как поступать дальше. Прощайте, дети… Я возвращаюсь к Богу, да умилосердится Он над вами» [111]… Чрез 2 года после смерти († 3 окт. 1228 г.) Франциск был канонизирован Римскою церковью.

{337}

Игнатий Лойола [112]

«Беседа совершается тогда, когда человек вообразит перед собою Иисуса Христа, распятого на кресте».

Из поучений Игнатия Лойолы о созерцании

«Сам от себя не строй воображений и, которые сами строятся, не внимай тем, и уму не позволяй напечатлевать их на себя. Ибо все сие, совне будучи печатлеемо и воображаемо, служит к прельщению души. Ум и сам по себе естественную имеет силу мечтать и может легко строить призрачные образы того, чего вожделевает… Тогда испытывающий сие бывает уже мечтателем, а не безмолвником».

Св. Григорий Синаит, подвижник XIII в.

{338}

«Избави вас, Господи, от восторженных молитв. Восторги, сильные движения с волнениями суть просто кровяные душевные движения от распаленного воображения Для них Игнатий Лойола много написал руководств. Доходят до сих восторгов и думают, что дошли до больших степеней, а между тем все это мыльные пузыри: настоящая молитва тиха, мирна, и такова она на всех ступенях».

«Письма о христианской жизни» еп. Феофана. Выпуск 1-й и 2-й. Изд. 2-е, 1900 г., Москва, стр. 25

«Воображение—способность формировать и удерживать образы — есть способность чернорабочая… самая низшая! Уж поэтому не след ему позволять являться со своими образами в высшую область, какова молитва… Если допустите образы, то есть опасность молиться мечте... Помнится одно, сказанное о старце, который всегда образно представлял Бога. Когда ему растолковали, что так не следует, он сказал: «Вы отняли у меня Бога»… А у него отняли не Бога, а мечту его».