нам принесла?
Робертсон загадочно улыбнулась и указала на закртый поднос, от которого исходил приятный аромат хлопьев и хлеба. Не став мучить себя и гостя, она поставила блюдо на ковер и сняла крышку, наклоняясь к лакомству и позволяя дыму обласкать свое лицо. Дауни не мог скрыть ребяческого восторга:
— Попкорн? Ты серьезно? Я думал, это будет что-нибудь поинтереснее… — он многозначительно замолчал, давай девочке выплеснуть накопившееся в ней возмущение. Рэйчел, действительно, обиженно заворчала:
— Вообще-то, это домашний попкорн, а не просто купленный в супермаркете полупустой пакет с не пойми чем внутри. Это во-первых. А во-вторых, мог бы проявить чуть больше уважения к тому, что я заранее позаботилась о сегодняшнем дне, подготовила все необходимое, старалась, а теперь ты…
Джек наигранно тяжело вздохнул и сел напротив Рйчел, рассматривая ее немного сморщенное и недовольное лицо. Странно, но эта маленькая девочка менялась почти до неузнаваемости в зависимости от различных ситуаций. К примеру, радостная Рэйчел всегда яркая, солнечная, с веснушчатым носом и щеками и горящими свежей зеленью глазами (по крайней мере такой она бывает чаще всего). Совершенно другой она становится на уроках, особенно в самом начале тяжелого учебного дня — озорное выражение сменяется уставшим и сонным, а собранные наспех волосы в какой-нибудь хвост или прибитую косу только дополняют этот образ прилежной трудящейся школьницы. Сейчас же, в полумраке одной из спален дома, на фоне заходящего за горизонт солнца, Рэй казалась совсем иной. Длинные распущенные пряди мягко обводили острое личико, домашняя майка болталась на тонких полосках ткани, проходящих через худые плечи — все было так гармонично и в то же время непонятно и несочитаемо, словно такого человека и вовсе не может существовать. Эта немного злая и задетая шуткой девочка в ночной кофточке, серых и, наверняка, мягких на ощупь штанах не была похожа на серьезную и сосредоточенную во время учебы или же не сидящую на месте и заражающую своим весельем Рэйчел. Потому сейчас Джек с любопытством глядел на новые черты Робертсон, стараясь запомнить каждую лишнюю мелочь. Наконец, он осторожно начал:
— Знаешь, я тут проходил мимо парка, и случайно забрел на осеннюю ярмарку… Приглядел кое-что…
Дауни потянулся к укромному месту и вытащил оттуда купленную свечу, не сводя глаз с тут же оживившейся Рэйчел. Затем, проделывая все медленно и следя за каждым изменением на чужом лице, поставил подарок на пол прямо перед подругой, не переставая выжидающе на нее смотреть. Та недоуменно уставилась в ответ.
— Это тебе, рыжик. Подумал, что, раз уж ты освободила меня от забот о закусках, я могу порадовать тебя чем-то другим. Нравится?
— Очень! — девочка бросилась из комнаты. Послышалось шуршание с кухни, звуки зажигаемой плиты, и вот Робертсон вернулась, прикрывая рукой горящую зубочистку. Не говоря ни слова, она поднесла огонь к фитилю, несмотря на подбирающееся к пальцам пламя, и, наконец, свеча вспыхнула и озарила полумрак мягким светом. — Где ты умудрился найти ее? Разве в Бостоне еще продают свечи?
Не дожидаясь объяснений, рыжеволосая снова засуетилась, и спустя пару минут перед гостем появился небольшой ноутбук и пара одеял и подушек. Джек также старался принять участие в подготовке к просмотру фильма, и, несмотря на постоянные просьбы Рэй и ее легкие жалобы, ему все равно удалось внести свой маленький вклад. Расстилая на и без того мягком и приятном на ощупь ковре слой легких одеял, Дауни заметил, что в его голове формируется какая-то странная мысль. Ее хочется выразить прямо сейчас, здесь, но слов предательски не хватает, и потому из губ вылетает разве что обрывочное бормотание и короткие невнятные фразы. Услышав это, Рэйчел спросила:
— Ты говоришь сам с собой? Или мне показалось?
— Иногда со мной такое бывает, — уклончиво пояснил парень и принялся с еще большим усердием разглаживать неровности ткани. — Если что-то сильно меня беспокоит, приходится разок-другой поспорить с собственной головой. Иногда это даже полезно.
— Да, я тоже слышала об этом, — подтвердила девочка, быстро стуча по клавишам ноутбука и напряженно всматриваясь в яркий экран, — я имею в виду, о пользе такого способа. Психологи утверждают, что это не позволяет нам сойти с ума, хотя, по-моему — полная чушь. Когда споришь с самим собой, можешь легко запутаться в доводах, слишком глубоко погрузиться в эти размышления — а вернуться обратно очень сложно. Например, моя тетя Дафна, пока жила одна, любила поговорить вслух. Сначала это были песни или легкие стихи, затем она обсуждала с собой список необходимых продуктов или дел на следующий день, словом, это не вызывало ни у кого никаких вопросов.
Девочка ненадолго замолчала, отрываясь от печатания и снова убегая на кухню — назад она вернулась с холодным лимонадом в хрустальном графине.
— И что случилось дальше? С твоей тетей, — добавил Джек, чувствуя, что подруга медленно теряет нить разговора. Сам же он был готов занять себя любыми рассказами, лишь бы не думать о той самой непонятной и не желающей полностью сформироваться идее.
— Все быстро скатилось к чертикам. Дафна начала говорить с собой в присутствии других людей, затем все чаще и чаще — при своем новом мужчине, который вскоре не выдержал всего этого и пустился в позорное бегство. Она не слушала нас и не желала принять свой недуг, хоть мы и пытались намекать как можно мягче и вежливее. Наверное, непонятно звучит, и тебе сложно в это поверить. Представь, что сидишь напротив человека и говоришь с ним о погоде. О том, что завтра обещают дождь, и прогулку в лесу придется перенести на несколько дней вперед. На что он кивает и отвечает тебе: «Ты абсолютно прав, милый, это подождет. Куда важнее сделать малиновые кексики к ужину — иначе нам придется выкинуть муку, разве это не ужасно? Или лимонное печенье ты любишь больше? Уверена, завтра будет чудесный день для покупок, нам важно не забыть о списке, а лучше даже сделать его прямо сейчас. Как же мне не хватает моего Милтона — славный был котик. И почему коты попадают под колеса так часто? Не забудьте посетить его могилку до полуночи, дорогой. В противном случае, вас могут ждать большие неприятности».
Зажав рукой нос, Робертсон пыталась изобразить писклявым голосом, как же нелепо тогда звучали эти слова — правда, получалось у нее с трудом, но озорная улыбка не сползала с детского лица. Дауни тоже не мог не улыбнуться. «Она говорит о страшных вещах с такой легкостью и весельем, словно каждый день становится свидетелем подобного. Самое ужасное во всем этом — ее