Читать интересную книгу Первая министерская (с иллюстрациями) - Александр Лебеденко

— В годину трудную начинаем нашу учебу. Наша возлюбленная родина, наша великая святая Русь колеблется под ударами врагов на полях сражений и, что самое тяжкое, колеблема внутри, на улицах и на стогнах [9] древних градов наших. Верные сыны России, благословляемые церковью Христовой и водимые великим государем нашим, ведут битву с врагами внешними и внутренними. Студенты же и социалисты за деньги, полученные от масонов, англичан и японцев, стараются разрушить силу родины нашей. Враги наши действуют по наущению диавола…

Здесь поп весь вскинулся, затряс головой и сжал руки в жилистые, поросшие волосами кулаки.

Вижу, вижу тень диавола над вами! — Голос его перешел в истерический крик. — Вижу, вижу, наклонилось крыло когтистое! Сатана тщится о душах ваших… Изыди, изыди!..

Он размашисто закрестил обеими руками дальний угол.

— На колени, дети мои! Молитесь со мною! — Он сошел, почти сполз с возвышения и бахнулся на колени, приглашая следовать за ним всех гимназистов.

Кое-кто из малышей в передних рядах послушно стал на колени. Но задние ряды стояли недвижно, угрюмо, опустив глаза в пол.

Хромой Бес, в качестве регента стоявший ближе всех к гимназистам, также упал на колени, просительно смотря на директора.

Но остальные педагоги только переваливались с ноги на ногу.

Было ясно, что никакого единодушия в зале нет.

И от этого всем стало не по себе, тоскливо и противно.

Начиная от директора и кончая приготовишками, никто не знал, что же нужно делать.

Тогда из задних рядов вылетело громкое липкое слово:

— Комедиант… паскуда!

Водовоз бросился спасать положение. Он подбежал к священнику, подхватил его под грузные, рыхлые плечи и стал поднимать, приговаривая:

— Батюшка, отец Давид, что с вами, успокойтесь! Не волнуйтесь. Господи!..

Отец Давид сделал вид, что бьется в истерике. Вставший с колен Хромой Бес и Водовоз увели рыдающего попа из зала.

Директор круто повернулся на каблуках и твердыми шагами пошел по звонким коридорам в свой одинокий кабинет.

Гимназическое море бушевало. Попа ругали, высмеивали, издевались над ним. Кто-то рявкнул:

— Погромщик!

И тогда из другого конца коридора понеслось:

— Мало вас били! Еще не такой погром будет!

— Кто сказал? — вырвался вперед Кравчук, и длинные пряди волос упали на лоб юноши. — Выходи, имей смелость!

— И выйду! — продолжал визгливый голос. — Думаешь, испугался? Думаешь, если битый, так герой?

Сквозь толпу продирался к Кравчуку скуластый, желтолицый семиклассник Карпов.

Но Хромой Бес исполнял уже свои обязанности.

— Господа, господа, не увлекайтесь! Здесь не площадка для бокса! Здесь гимназия, господа! Гимназия!.. Расходитесь по классам!

Многолетние навыки действовали. Голос педеля все еще гипнотизировал, и гимназическое море растекалось девятью струями по высоким белостенным, все еще залитым летним солнцем, классам.

В молитвенном зале, припав к обитому клеенкой столу, плакал слезами детской обиды, тупой боли и гнетущего стыда Костя Ливанов…

Дни занятий выстраивались серыми ровными столбиками, и столбики на отдалении сливались в серую длинную, уходившую за горизонт ленту.

Только события в больших городах, весть о которых приносили газеты, да еще схватки между седьмым и восьмым классами время от времени нарушали обычный ход занятий.

Выше поднималась волна событий во всероссийском масштабе, резче и острее становились стычки двух маленьких лагерей, заключенных в стены двухэтажного здания, увенчанного позолоченным двуглавым орлом.

Гимназическая вольница проявляла стремление к свободе по-своему. Некоторые взяли себе за правило не учить уроков. В начале занятий группа гимназистов поднималась и заявляла, что урок на сегодня не приготовлен «по причинам семейного характера».

Когда преподаватель ставил кому-нибудь двойку или кол за внимание, гимназисты вступали с ним в длительные пререкания, что раньше считалось немыслимым.

Учителя избегали резких столкновений с гимназической массой, почти прекратили обычные издевательства, и, наконец, по гимназии пронесся слух, что будут отменены экзамены.

Чтобы отвлечь гимназистов от политики, начальство, может быть, по собственной инициативе, а может быть, по приказу свыше, приняло неожиданные и не лишенные мудрости меры.

Больше не возбранялось — хотя вслух об этом никто не говорил — ходить по городу до позднего вечера и даже «с особами женского пола», а в двух женских гимназиях, в коммерческом и общественном клубах каждую неделю устраивались танцевальные вечера. Можно было подумать, что страна переживает радость большой победы или вступает в период процветания.

Официально гимназистам разрешалось оставаться на танцах до двух часов ночи, но молодежь осаждала присутствовавшего на танцах директора или инспектора просьбами, и они снисходительно разрешали продолжить танцы до четырех часов утра.

Ход оказался удачным. Часть гимназисток старших классов с невиданной энергией предалась искусству хореографии. Гимназией были приглашены два учителя танцев, у которых не было отбоя от учеников.

Юноши и подростки, подогреваемые прочтенными под партой и в постели романами, флиртовали, писали нежные записки на раздушенной бумаге, царапали отвратительные стихи. Кавалеры воровали у подруг ленточки, носовые платки и перчатки и изрезывали свежеотремонтированные парты инициалами «любвей» и «симпатий».

Но гимназическая крамола шла своими сложными путями. Баритоны и флейты чуть ли не каждую ночь до утренних лучей надрывались над днепровскими обрывами. Потные гимназисты встряхивали разросшимися шевелюрами, выводили на балконы взволнованных девушек с пушистыми косами, множилось число непризнанных поэтов, но даже в разговорах гимназистов с симпатиями чаще всего возникали именно политические темы, и образ героя-революционера неожиданно высоко поднялся над литературными фигурами дворян в оперенных шляпах и кружевных воротниках.

А главное, все больше и больше становилось таких, кто, начисто пренебрегая танцульками, закрыв уши, чтобы не слышать надоевшей «Лесной сказки», изучали солидные тома новых властителей дум — Энгельса и Дарвина, чувствуя, как вырастают между строками, требуют признания настойчиво и властно новые идеи служения обществу.

В октябре неожиданно приехал из Одессы двоюродный брат Андрея, Федор.

Получив телеграмму о приезде племянника, Костров не выразил большой радости.

— Во время учебного года — в гости! Не понимаю. Спасается, должно быть, от каких-нибудь неприятностей. Значит, папенькин либерализм впрок пошел! Смотри мне, — обратился он к Андрею, — не развешивай уши на болтовню Федора. И без того не знаю уж, как этот год пройдет.

Но именно эти слова отца неожиданно возвысили Федора в глазах Андрея, Ливанова и Котельникова. Федора ждали. А когда он сообщил друзьям, что его гимназия закрыта за забастовку, в организации которой он принимал деятельное участие, ребята все свободное время стали проводить с приехавшим семиклассником.

Разумеется, с Федором следовало говорить о политике, и в первый же день Андрей и Костя, захлебываясь, наперебой рассказывали о событиях в горбатов####ской гимназии, о борьбе между седьмым и восьмым классами, о Марущуке, о речи отца Давида на молитве. Но Федор слушал все это снисходительно, как любопытные, но второстепенные мелочи, и, наконец, перебил Андрея:

— Ну, словом, как всюду. Где теперь спокойно? А ты вот скажи мне, что вы, собственно, делаете?

— Как — что делаем?

— Что вы, гимназисты, делаете для того, чтобы поддержать революционное движение в стране?..

— То есть как поддержать революционное движение? — недоумевающе переглянулись Андрей и Ливанов.

— Вы же мне здесь битых два часа твердите, какие вы великие революционеры. А когда я вас спрашиваю, что вы сделали для революции, так вы смотрите друг на друга, как два молодых грача.

— Ты напрасно шутишь, — обиделся Андрей. — Мы читаем, учимся, организуем кружки и всякое такое…

— Какие кружки? Ты о кружках ничего не говорил. В этих кружках только гимназисты? Кто их ведет?

— Да кружки, собственно, какие?.. Домашние. Кто ж у нас может вести настоящие кружки?

— Ну, а с рабочими вы связаны?

— Вот ты о чем?! Ну, я тебе скажу, что у нас и рабочих настоящих нет.

— Ну, я вижу, у вас ничего дельного нет. — Он вдруг повернулся лицом к Андрею. — Как это нет рабочих, а сахарный завод, а табачная фабрика, а лесопильни? Вот ты говоришь, что у вас даже демонстрация была…

— Черносотенная, — перебил Ливанов.

— А революционной демонстрации не было?

— Пробовали… полиция разогнала. Но гимназисты не участвовали.

— Ну и городок! — развел руками Федор. — Надо связаться с теми рабочими, какие есть. Надо работать с ними. А так… Неудивительно, что у вас в гимназии одна возня.