Читать интересную книгу Бар эскадрильи - Франсуа Нурисье

— Было бы мило поприветствовать маму и сказать ей пару слов обо всем этом, — прошептал он.

В какой-то момент я себя спросил, был ли он совершеннолетним и имел ли он право подписывать контракт. Как будто угадав мои мысли, он сказал: «Я родился в 1933-м году в Риме, а Колетт в 1938-м здесь, в тот день, когда Даладье вернулся из Мюнхена. В тот день, когда он обозвал французов дураками, в самолете, вы помните?…» «Еще более отчетливо, чем вы», — хотелось мне ответить, но я промолчал.

Людмила Леонелли спросила меня: «Вы бы могли ожидать от него такое, месье?»

Я не успел ответить, насколько ее вопрос был не ко мне: она встала, закурила сигарету (другая тлела на краю книги, на столике) и вышла из гостиной. В этот момент появился барон Леонелли и пересек комнату по диагонали, с глазами, устремленными на только ему одному видимый горизонт. «Хотите, вместе пообедаем?» — предложил я, будучи в полнейшем замешательстве. Колетт накинула на плечи замшевую куртку, взяла Жиля за руку и оба они вышли впереди меня в вестибюль. Они, как принцы, прошли в дверь передо мной. Никто, казалось, и не заметил нашего ухода.

Я приехал на такси и пожалел, что не оставил машину около дома, чтобы усадить в нее моих спутников. Жиль при свете дня сиял всей своей драгоценной чахлой бледностью. Он, как мне казалось, должен был привлекать внимание всех прохожих. В действительности же никто не обращал на нас внимания. Колетт проявила себя словоохотливой, но она никогда не смотрела на собеседника.

Мы дважды пересекли Сену и на выходе с моста Турнель я решил отвести Жиля и Колетт в «Божоле». Когда мы вошли туда, я подумал, что им очень не понравится этот шум, такой «французский», но они выглядели довольными. За столом я убедился, что Колетт пила, как мужчина; Жиль казался отсутствующим. «Знаете что, — сказал он мне вдруг, — я напишу вам кучу романов…» Он наполнил свой бокал и поднял его, глядя мне прямо в глаза. У него был настойчивый, насмешливый взгляд. Я первый отвел глаза. «За славу!» — сказал он.

На этом я остановлюсь. Всё, что последовало дальше, относится к дружбе и не может быть раскрыто. Самые прекрасные почести, которые я мог воздать Жилю, — это вспомнить здесь о его появлении. Его последующие исчезновения, вплоть до короткого коммюнике АФП восемь дней тому назад, известны всем и беспощадно комментируются. Для меня они навсегда погребены в скорбном молчании.

Ж.-Ф. Ф.

11 июня 1978 г.

Все, кто его знает, найдут Жоса Форнеро целиком в этом тексте: объективного, ироничного, сдержанно мужественного, — достаточно «протестантского», можно было бы сказать. Искушаемого также, как нам кажется, литературным выражением, но обуздавшего этот свой порыв, как только появился риск быть захваченным им.

Не приходится сомневаться, что в июне 1978-го года Жос Форнеро, только что опубликовавший «Рану», был в контакте по этому поводу с Жилем Леонелли и знал все о его ссылке. Но нельзя также сомневаться и в том, что известие о смерти писателя поразило его с такой же жестокостью, как и всякого другого. Коммюнике АФП,[1] полученное 7-го июня утром, побудило журналистов позвонить Жосу Форнеро и сообщить ему о трагической смерти его автора.

Вспоминаем, что никакого уточнения не появилось в последующие дни ни об аварии — известно только, что писатель был единственной жертвой, — ни о причинах его присутствия в той части Соединенных Штатов. Газеты лишь освежили все домыслы, возникшие десять лет назад, когда Жиль исчез без каких-либо объяснений и не оставив никаких следов. Тогда некоторые утверждали (сразу, как только улегся шум, связанный с событиями 1968-го года, которым как раз и воспользовался Жиль, чтобы незаметно исчезнуть), что видели его в бенедиктинском монастыре Эн-Калькат под Нью-Дели, в Таосе под Мехико, в Сан-Франциско. Но ни доказательства, ни фотографии, подтверждающие эти утверждения, так и не появились. На момент публикации «Раны» издательство ЖФФ предложило газетам только портреты одиннадцатилетней давности, а шесть недель спустя везде была воспроизведена одна-единственная фотография аварии во Флагстаффе, на которой перед мотелем слабо проступал почерневший каркас довольно старого «шевроле»…

Случайная смерть писателя при обстоятельствах, которые пресса и публика сочли таинственными, решимость, с которой Жиль в течение десяти лет старался вытравить в памяти людей свой облик, подействовала на продажу «Раны» как удар кнута. В августе 1978-го года можно было подумать, что время вернулось на двадцать один год назад, и «эффект Жиля» подействовал с эффективностью, которой никто не ожидал. Не достигнув высот, на которые вознесся «Ангел», «Рана» стала одним из бестселлеров лета, явилась успехом, о котором можно сказать, что он покоился на недоразумении. Аромат скандала, который опьянил первых читателей Жиля двадцать лет тому назад, в «Ране», в этом полном горечи монологе, который можно скорее сравнить с «Крахом» Скотта Фицджеральда или, местами, с исповедями Берроуза, чем с двумя книгами, ядовитыми и блестящими, молодого Жиля.

Последовавшие за триумфом «Ангела» годы (1958–1962) стали свидетелями восхождения Жоса Форнеро. Мы о них вспоминаем только для наших самых молодых читателей, да еще ради того, чтобы профессиональный путь издателя выглядел целостным. Говорить о его успехе — значит вызвать из легкого забвения, которое уже их затушевывает, образы французской жизни конца пятидесятых годов. Перезвон медных колокольчиков, которым объявляли в ТИП Жана Вилара начало представлений, — и в сутолоке спешащей толпы по всей длине огромных коридоров дворца Шайо десятки рук тянулись к Жосу. Фермы, которые было модно в то время обустраивать со стороны Вернона и Ножан-ле-Руа, где на побеленных стенах вешали полотна Атлана и гравюры Бриана. Первые авторские права молодых романистов оборачивались кабриолетами цвета герани. Сентиментальные путешествия в Сан-Джиминьяно, на корриды в Памплону, в И вису, на греческие острова… Жос оказывался причастным ко всем модным веяниям того времени, путешествующим на Родос или на Балеарские острова вместе с Шабеями, дарящим Жилю и Колетт Леонелли их первый «ягуар», проводящим пасмурные осенние воскресенья на мельнице Гренолей в Мезьере.

В феврале 1958-го года издательство ЖФФ переселилось на улицу Жакоб, обосновавшись в двух зданиях, стоящих углом друг к другу в глубине двора. Одно, в стиле XVIII века, было домом, в котором Форнеро нашли квартиру менее тесную, чем раньше, как только их дела пошли на лад. Другое, долгое время занимаемое знаменитым Фелисьеном де Р., завсегдатаем ресторанов и эксцентричной личностью высокого полета, о котором известно, что он вдохновил Пруста еще в большей степени, чем Монтескье, на создание образа Шарлюса, так вот это другое здание — это загородный дом эпохи Директории, затерявшийся между двух садов в самом центре Парижа. Эти дома, такие разные, но дополняющие друг друга, этот крохотный городской подлесок, в глубине которого все еще возвышается, стыдливо прикрытый мхом, бюст юноши, поставленный там господином де Р., неровно мощеный двор, чугунные решетки, деревянные панели — весь этот не слишком удобный, но очаровательный декор многое сделал для известности ЖФФ. Жос Форнеро добавил к нему последний мазок, обустроившись со своей секретаршей в своем бывшем жилье и сделав из своей бывшей спальни кабинет: знаменитый «Альков». Название произвело сенсацию. До такой степени, что завсегдатаи улицы Жакоб никогда не употребляли для обозначения кабинета господина Форнеро формулу, которая имела хождение в литературной службе Издательства: «медвежья яма». Чтобы оценить это, надо вспомнить, что на издательском жаргоне рукопись называется «медведь» и что о Жосе Форнеро, когда ритм его работы ускорился, говорили, будто он иногда тормозил прохождение текстов, когда на самом деле у него просто не было времени читать…

Период времени с 1958-го по 1962-й год, несмотря на тогдашний разгул политических страстей, явился для ЖФФ периодом эйфории. Казалось, что Жосу Форнеро удается все. Неизвестные писатели мечтают о его характерной обложке, маститые авторы тоже хотят пройти часть пути с этим издателем-фетишем, рукописи прибывают, возникают все новые предложения, просьбы. В тот год, когда издательство заполучило три из пяти главных премий конца года, все, кто имел отношение к литературе, завидовали Форнеро и пытались скопировать его приемы. Но есть ли они у него? Разумеется, он использует шанс, который встретился ему на пути, но с осторожностью и с некоторой долей хитрости. Он отвергает слишком очевидный успех. («Ангел» раздавил дремавшего в нем пуританина.) Или же, стремясь к успеху, он заставлял забывать о нем, привлекая писателей, имеющих репутацию трудных. Сотрудники, которых он привлекает, — часто неизвестные, он их поощряет и публикует, — сделают карьеру отчасти благодаря ему, и наступит день, когда уже их влияние будет работать на него. Так возник «метод Форнеро», но нужно быть очень большим умником, чтобы выявить его, настолько он прагматичен, нетороплив, что с его помощью никак нельзя объяснить успех 1958-1962-го годов, который скорее подтверждает старый закон, согласно которому «дождь идет там, где сыро». Но именно благодаря этим терпеливым посадкам первых сезонов сейчас Издательство обрело над своей крышей густую тень от выросших деревьев.