Читать интересную книгу Северное сияние (сборник) - Юрий Герт

8

— Алекс... — сказал он себе. — Алекс... — повторил он вслух, когда они уехали, и, помахав на прощанье яркооранжевому такси, вернулся в дом и защелкнул за собой дверь. — Алекс, американец... — и ему отчего-то сделалось легко, даже весело. И правда, имя что-то меняет... Новое имя, новая жизнь... Впервые за долгое время он остался наедине с собой. С собой и Фредом... С Америкой, — подумал он. — Да, с Америкой...

Так что в тот день как-то не получилось между братья ни задушевных бесед на общие и взаимоволнующие темы (а так хотелось Александру Наумовичу, помимо прочего, потолковать о горемычной судьбе еврейского народа и своей, хотя и запоздалой, причастности к ней), ни разговора по щекотливому для него вопросу, на который он все не мог отважиться, да и подходящей для этого обстановки не было — среди нарастающей спешки, сборов, перекладывания вещей из чемодана в чемодан, мелькания в воздухе каких-то рубашек, маек, купальников, трусиков, круговерти бумаг и счетов, которые необходимо было в последнюю минуту заполнить, обгоняющих друг друга телефонных звонков, на которые следовало ответить, среди вороха наставлений и советов, которые Александр Наумович пытался запомнить и даже записать и среди которых ему запомнилось, что котика Фреда ни в коем случае не следует выпускать на улицу ночью на улицу, поскольку где-то в окрестностях, говорят, поселился опоссум... Это был даже не совет, а настоятельное требование, об этом говорили они оба — и Фил, которому напоследок жирный котяра ухитрился вскарабкаться на плечо, и Нэнси, уже перед тем, как войти в такси, чмокнувшая несколько раз вперемешку — Александра Наумовича и котика Фреда...

Оставшись один, Александр Наумович сказал себе, что и задушевная беседа, и щекотливый разговор всего лишь откладываются до возвращения Фила и Нэнси, пока же в тог вечер, не тратя времени даром, он сделал несколько звонков знакомым ньюйоркцам, с которыми связан был давней душевной приязнью и даже дружбой и которые сравнительно недавно стали ньюйоркцами. Все они восторженно приветствовали Александра Наумовича, его появление в Нью-Йорке, все брали с него слово, что в самое ближайшие дни он появится у них... Среди тех, с кем он разговаривал, были его прежние студенты, были коллеги, он уснул, предвкушая скорые встречи, их сердечность, радушие... Но ему хотелось вначале поехать посмотреть статую Свободы, чтобы воздать, таким образом, должное великой демократии, великой стране... Перед сном Александр Наумович, следуя инструкции, открыл для Фреда баночку кошачьих консервов, которую тот выжрал всю, до самого донышка, и дважды наполнял его блюдечко молоком, прежде чем Фред, пофыркивая, ушел из кухни и развалился на коврике перед пустым камином.

Александр Наумович был начисто лишен разного рода комплексов, и на новом месте, то есть на низенькой, но просторной софе, стоящей у окна, спалось ему преотлично — до того самого момента, когда его разбудил неистовый, душераздирающий вопль. Вначале он даже не мог сообразить, что за звуки обрушились на него, тем более, что как раз в ту минуту ему снилась величавая, с факелом в руке, статуя Свободы, он подплывал к ней — то ли на каком-то переполненном людьми плоту, то ли на каравелле, схожей с каравеллой Колумба, и вдруг... Ему показалось, мачты рушатся в море, плот, взмыв на гребень волны, низвергается в пропасть, статуя валится прямо на него, Александра Наумовича, размахивая факелом и вперив в него слепые глазницы... И вот с этого-то момента начинается наш рассказ, который по сути еще и не начинался.

9

Итак, Александра Наумовича разбудил страшный, надрывающий сердце вой, затем что-то перелетело через его голову и плюхнулось на подоконник. Раздался зловещий железный скрежет. Александр Наумович открыл глаза. В просвете окна, лимонно-желтом от уличных фонарей, он увидел черный кошачий силуэт. Фред, взлохмаченный, с дыбом поднявшейся шерстью, стоял на задних лапах, колотил по подоконнику хвостом и яростно царапал когтями оконную сетку, предназначенную для защиты от комаров и москитов.

Александр Наумович прикрикнул на кота и согнал его с подоконника, причем тот, прыгая через софу в обратном на-правлении, едва не задел железными когтями его лицо. Александр Наумович попытался стряхнуть с себя овладевшую было им оторопь и вернуться в сон, столь внезапно оборванный. Но спустя несколько минут все повторилось: перелет чего-то тяжелого и косматого через софу, распятый на сетке кошачий силуэт, железный скрежет и вой, от которого у Александра Наумовича леденела спина и свербило в затылке.

Он снова прогнал кота, но сон к нему больше не возвращался. Опять ему мешали, помимо кота, собственные мысли. Видя неистовство Фреда, рвущегося на свободу, он вспоминал, с одной стороны, жесткие наставления Фила и Нэнси, с другой — самого себя, множество лет мечтавшего вырваться из пут режима, который более или менее точно именуется тоталитарным. Случалось, он так же, как Фред, выл от тоски, и метался, и бросался грудью на железную решетку, пока не постарел, не помудрел, не спрятался, как в норку, в свой “серебряный век”... Благородно ли, гуманно ли, демократично ли, в конце концов, заставлять бедного зверя томиться в неволе?..

Трудно сказать наверняка, что руководило Александром Наумовичем в большей мере: демократические убеждения, которыми он свято дорожил, или желание выспаться после столь изобилующего событиями дня?.. Во всяком случае, когда он шел, чтобы открыть наружную дверь, в голове его, не успевшей протрезветь после сонного дурмана, клубились выплывшие откуда-то из глубин подсознания слова: “Свобода или смерть!” или “Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!”

Он не успел отворить дверь шире — котик Фред, изогнувшись, протиснулся в немыслимо узкую щель и был таков. Александру Наумовичу послышалось, как в кустах сирени, растущей перед входом в дом, призывно и радостно мяукнула кошка. Он улыбнулся и, вернувшись к себе на софу, заснул блаженным сном, довольный тем, что избавил от неволи живое существо.

10

На другой день, однако, Фред явился лишь под вечер и при этом выглядел каким-то помятым, осунувшимся, белейшая шерстка на нем была такого цвета, словно все это время он просидел в печной трубе. Александр Наумович открыл для него банку консервов, налил молока. Фред с хищным урчанием съел консервы, облизнулся, вылакал молоко и разлегся на своем излюбленном месте — перед камином. И тут Александр Наумович заметил на шее у него какие-то бурые пятна, присмотрелся — и понял, что это кровь. Вперемешку с сукровицей она сочилась из ранки на горле. У Александра Наумовича защемило сердце. Он вспомнил об опоссуме, вспомнил, как его предупреждали — и Фил, и Нэнси... Он представил себе опоссума, которого никогда не видел: маленькое хвостатое чудовище с острыми, как ножи, зубами, вонзившимися в горло Фреда...

Им овладело горькое, безысходное чувство вины — и не столько перед Филом и Нэнси, сколько перед самим Фредом. Он попытался промыть ранку теплой водичкой, но кот не дался. Попробовал перетянуть шею бинтом, но Фред цапнул его за палец и раскарябал руку. Александр Наумович воспринял это как заслуженное наказание. Он раскрыл еще одну коробку консервов, подлил молока, положил на край блюдечка ломтик сыра и кружок копченой колбасы. Кот выхлебал молоко, но ни к чему больше не прикоснулся. Александр Наумович решил, что это дурной знак. Он позвонил жене в Кливленд. Жена была врачом, правда, не ветеринаром, а окулистом. Она его успокоила. Она сказала, что он всегда делает из мухи слона, у животных имеются особые защитные средства, предохраняющие их от различных болезней, и ему, Александру Наумовичу, следует положиться на эти средства и не терзать себя понапрасну, не провоцировать тем самым обострение желудочной язвы, которую здесь, в Америке, слава богу, чуть-чуть удалось подлечить...

После разговора с женой ему сделалось немного легче, но сознание собственной вины не исчезло, и ночью он уже не протестовал, когда кот прыгал через него на подоконник и завывал там с неослабевающей силой. Правда, из дома он уже Фреда не выпускал. И поскольку ночь у него была бессонной, у Александра Наумовича оказалось достаточно времени, чтобы сформулировать, а затем и попытаться решить проблему: можно ли, не изменяя демократическим принципам, ограничивать свободу личности? Достойна ли в таком случае демократия называться демократией? Не угрожает ли ей при этом превращение в тиранию? А также: от чего зависит успех (или неуспех) демократии — от ее собственных, имманентных свойств или же от слабой подготовленности к ее восприятию самого субъекта, каковым, к примеру, является Фред?.. Все это были вопросы, которые мучили его еще в России, мало того — вопросы, над которыми, и без большого успеха, билась вся русская интеллигенция, ее лучшие, совестливейшие умы... Теперь они приобрели для Александра Наумовича, в связи с бедняжкой Фредом, особенную конкретность и остроту. Надо ли говорить, что он так и не нашел на них ответа?..