Читать интересную книгу О духовной жизни современной Америки - Кнут Гамсун

Подумать только: такие мелочи, такие пустяки, вроде двух лишних пуговиц на гамаше, занимают американцев, они способны всерьез размышлять над тем, как обуваются прохожие, тогда как в других странах люди поглощены всеми тревогами и исканиями современности; любая новая проблема тотчас привлечет их внимание. На этом фоне даже нет смысла упоминать о невоспитанности американцев, об их привычке бесцеремонно пялиться на чужеземца — какой уж тут изысканный этикет, если дозволено с наглым любопытством оглядывать иностранца на улице и донимать его разными хамскими выкриками. Но когда люди так «свободны», как в Америке, когда умы их так мало обременены духовностью, не приходится удивляться, если американка вдруг рассмеется тебе в лицо и обзовет тебя «жалким французишкой», а какая-нибудь полуобезьяна, взмахнув тросточкой с золотым набалдашником, походя выбьет вмятину в твоей шляпе. Сетовать на такое могут лишь излишне наивные люди, только что оставившие свою родину, где граждане не столь «свободны», зато этикет несколько совершеннее, чем в Америке.

Любой житель Новой Гвинеи счел бы себя глубоко оскорбленным, если бы встреченный им на улице знакомый забыл в знак приветствия вскинуть сжатый кулак. В том краю принято такое приветствие. А у некоторых малайских племен приятелям, встретившимся после долгой разлуки, полагается наброситься друг на друга с бранью, наперебой осыпать отборными ругательствами и только после этого заключить друг друга в долгие и сердечные объятия. В Америке при встрече окликают друг друга громким голосом: How do you do? — и мчатся дальше. Прежде чем я успею ответить на этот вопрос, окликнувший меня человек уже отбежит самое меньшее шагов на десять. И потому иной раз мой ответ, когда, спохватившись, я наконец его прокричу, выстрелит в грудь уже следующему прохожему, спешащему мне навстречу: может, сицилийцу, торгующему бананами, а может, какой-нибудь даме в униформе Армии спасения. Это самое «Хау ду ю ду?» — приветствие столь же бессмысленное, как и дружеский взмах кулака или же идущая от сердца брань; в буквальном переводе оно означает: «Как ты делаешь делать?» Это приветствие импортировано из Англии — плод огрубления этикета в среде обитателей лондонских предместий; ведь представители британского high life (высшего света) никогда на улице друг с другом так не здороваются. Только в Америке считается признаком хорошего тона накидываться на знакомых с громким, почти что нечленораздельным окриком: «Как ты делаешь делать?» Да, уж если американец тебя приветствует, то приветствует во всю глотку.

Возможно, любое приветствие само по себе — всего лишь пережиток, доставшийся нам от более примитивных стадий развития человечества. Пусть так! Нет сомнения, что оно ведет свое происхождение от «животной» стадии… Охотно готов допустить! До тех пор пока человек не достиг более высокого уровня развития, чем нынешний, приветствие сохраняет свою ценность, как некий символ, как явление поэзии, как выражение пиетета; оно же — проявление интеллигентности, свидетельствующее об уровне культуры людей, в чьем кругу оно принято. Так же как оно свидетельствует об уровне воспитанности у животных. Когда рыба превратилась в птицу, она выучилась более тонким манерам. Вол приветствует вас, сохраняя достоинство, молча глядя прямо перед собой, зато кошки темными ночами приветствуют друг друга так, что лучше бы они этого не делали. Но уж таково их приветствие — выражение их темперамента и уровня развития.

Американское приветствие — это жаргонный английский окрик, громогласный, но довольно-таки бессмысленный, попросту говоря, словесный нонсенс, пустопорожний клич, брошенный на бегу. В уличной суете янки оглушает меня бессмысленным Вопросом, на который я могу ответить ему, лишь бросившись его догонять! Спрашивать меня у всех на виду, «как я делаю делать», даже если я вышел из дома с твердым намерением не ввязываться ни в какие пререкания с кем бы то ни было, — значит нанести мне оскорбление в такую минуту, когда я против него беззащитен. Американское приветствие настолько лишено всякого смысла и нелепо, что в Норвегии человека, вздумавшего здороваться с другими таким образом, отправили бы в сумасшедший дом.

В Америке человек, придя в театр, может разгуливать по партеру, не снимая шляпы: он не считает себя обязанным соблюдать учтивость по отношению к другим зрителям. Только заняв свое место и сбросив с себя пальто, которое он тут же сложит, чтобы удобней усесться на нем, — только после этого он наконец снимет шляпу. А в варьете и комической опере он и вовсе не станет ее снимать, зато непременно скинет пиджак, а в жаркое время года — еще и жилет. Когда янки входит в гостиную к другому янки, ему не стыдно при этом остаться в шляпе, в Америке принято поступать, как кому заблагорассудится. Если же человек пришел в дом в обеденное время, он тотчас присаживается к столу, как любой другой подсел бы к верстаку, не делая никакого различия между отдыхом и трудом, нисколько не считаясь ни с хозяином, ни с хозяйкой дома. Правда, только по случаю обеда или ужина гостю предложат освежиться какими-нибудь Напитками. Он же примет это как должное, как причитающуюся ему порцию рациона, которую он волен проглотить или отвергнуть. И есть он станет торопливо, как рассыльный какой-нибудь, быстро, вроде бы по обязанности, с привычным проворством разделается с бифштексом. Он не позволит себе насладиться угощением, а попросту проглотит его, походя вонзая в него зубы, с геройской отвагой атакуя этот кусок мяса: ведь он должен управиться с ним в считанные минуты — нет у него времени церемониться с каким-то жалким бифштексом. А управившись с ним, посетитель молча встанет из-за стола, даже если он гость, по всем правилам приглашенный в дом, но и тогда легким кивком не удостоит хозяев: его благодарность — это полнейшая неблагодарность. Как-то раз, забывшись, я в сходных обстоятельствах поклонился хозяйке дома, что сильно ее смутило, но еще больше смутился я сам, услышав ее ответ: «Спасибо, но я не танцую!» — «Конечно, — извиняющимся тоном проговорил я, — я тоже считаю, что танцевать после обеда как-то неловко». На этом мы и расстались.

Общенационален бездуховный характер американского этикета, отсутствие в нем идеального начала. Нравы предместий и обычаи древней аристократической страны взял на вооружение народ новехоньких, с иголочки, демократов, понимающих свободу как нескончаемую череду свобод и превративших почтительность в форму, лишенную содержания. Когда американец в знак приветствия что-то восклицает, выкрикивает слова, лишенные всякого смысла, то это всего лишь приветствие и выбрано оно потому, что великолепно передает настроение янки, — это восклицание, и ничего больше. А когда гость, поднявшись из-за стола, даже не почтит хозяйку поклоном в знак благодарности за угощение, — то было бы ошибкой воспринимать его поведение как проявление раскованности, свободы от всех и всяческих церемоний, а не то как пример той «непосредственности» и «естественности», которыми американцы славятся во всем мире, нет, это попросту бессодержательная церемония. Американский церемониал предписывает: не благодарить за еду. Этикет в том и состоит, чтобы не делать этого. Зато при встрече полагается приветствовать человека так громогласно, чтобы у него зазвенело в ушах. Такое тоже предписывается этикетом. Насколько редки и скудны проявления учтивости на американских улицах, настолько же сух и непривлекателен этикет, принятый в американских домах.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Черное небо

Нация, преисполненная патриотизма и ненавидящая чужеземцев, народ, не имеющий своей национальной литературы и искусства, коррумпированное общество с материалистическим образом жизни, торжествующая бездуховность!

Роберт Бьюкенен и Герберт Спенсер в самом сердце Америки отважились с риском для жизни высказаться подобным образом об Америке и американцах.

Когда наши отечественные, истинно свободные писатели выводят в своем романе героя, который мил их сердцу, но попал в переплет у себя на родине по причине своего свободомыслия и левых взглядов, то в эпилоге книги они обычно отсылают его в Америку. Вот где впору разгуляться деятельному человеку!

Когда наши свободные журналисты хотят объяснить своим подписчикам, что же такое настоящая свобода, то указывают на Америку со словами: «Вот где свобода!»

Когда наши отчаянно прогрессивные дамы хотят доказать, что, к их великому огорчению, им не дали употребить на политику всю массу своей жизненной энергии и посему они столь далеко отстали от «людей», живущих в других краях, то в числе таких стран они первым делом называют Америку, где кое-где в прериях женщины уже занимают посты бургомистров. Вот где настоящие женщины!

Можно быстро и легко убедить публику в том, что формально Америка продвинулась далеко вперед по стезе прогресса и каждому ее шагу на этой стезе сопутствует громкий шум. Мы слышим шум и гам предвыборной кампании — и приходим в восторг; слышим рев, доносящийся из цирка Барнэма, — и вздрагиваем; читаем репортаж о чикагских скотобойнях, где режут свиней, — и опять же восторгаемся; читаем одну за другой разные байки в газетах — и верим каждому слову. Оглушенные шумом парового молота, полузадохнувшись от машинной пыли, мы думаем затуманенными мозгами: «Поистине, во всем-то видно величие Америки!» Так уж устроен человек, что для него всегда убедительно величие.