Платон Сергеевич! – сказала твердо. – Весьма обязана. И я не из тех, кто забывает добро.
Тем ужин и завершился. Мы разошлись по комнатам – вернее, это сделали мои спутники. Я же отправился в баню, которая имелась при гостинице, где с удовольствием попарился и отмылся до скрипа кожи. Ранее такой возможности не выпадало, и я, хоть и обливался по утрам водой, все равно чувствовал себя некомфортно. Особенно сейчас, после поездки верхом. От мундира несло лошадиным потом, и этот запах отчетливо ощущался. Здесь на такие вещи не обращают внимания, но меня корежило. Все никак не вылезет из меня цивилизация. Виллие, впрочем, тоже ежедневно обливается водой, но баню не любит. Говорит, для здоровья не полезно. Ну, ну…
В комнате я переоблачился в халат, отдав мундир и рейтузы Пахому – пусть почистит и постирает. Денщик ушел. Я собирался погасить свечу и лечь спать, как вдруг в дверь постучали.
– Кто там? – удивился я, сунув ноги в тапки и подходя к порогу.
– Это я, Катя, – сообщил тихий женский голос. Я не успел обрадоваться, решив, что служаночка все же поддалась на ухаживания, как та добавила: – Хозяйке нужна помощь, ваше благородие!
– Что случилось? – спросил я, открыв дверь.
– Неможется ей, – сообщила Катя громким шепотом. – Вас зовет.
– У меня нет мундира, – возразил я, не испытывая желания куда-то тащиться. – Отдал денщику в чистку. Как покажусь в халате?
– Ничего, – возразила Катя. – Никто не увидит – все спят.
Действительно, в коридоре было темно и пустынно. Если бы не подсвечник, который служанка держала в руках, то и лоб разбить можно.
– Ее сиятельству все равно, – добавила Катя. – Вы же лекарь. Так даже лучше.
Не придав значения этим странным словам, я вышел в коридор и, закрыв за собой дверь, пошел за служанкой. Комната графини оказалась в конце коридора – ну, так самая покойная. Чем дальше от лестницы, тем меньше топают мимо дверей слуги и постояльцы. Катя отворила дверь и впустила меня внутрь. В комнате стоял полумрак: в подсвечнике на столе горела единственная свеча. Я встал за порогом, ожидая, что Катя войдет следом и добавит света, но она почему-то осталась в коридоре – более того, прикрыла за мной дверь. Странно.
– Подойдите, Платон Сергеевич! – донеслось от кровати.
Я подчинился. Графиня обнаружилась на постели, прикрытая одеялом до подбородка. Глаза мои адаптировались к полумраку, и я разглядел голову в кружевном чепце и бледный овал лица.
– Что с вами? – спросил я, наклонившись.
– Сердце, – прошептала она. – Так щемит!
– Дайте вашу руку! – сказал я. – Проверим пульс.
Белая ручка выскользнула из-под одеяла. Я взял ее и прижал пальцами лучезапястную артерию. Хм! Сердце графини билось учащенно, но без сбоев. Пульс хорошего наполнения.
– Где болит? – спросил.
– Здесь!
Графиня утащила мою руку под одеяло. Внезапно я ощутил в ладони маленькую грудь с затвердевшим соском. Блин, да она голая! Это с чего? Здесь принято спать в рубахах, в том числе мужчинам.
– Чувствуете? – спросила она горячим шепотом. – Я вся горю. Лечите меня! Немедля!
Попал! А чего удивляться? Следовало ожидать после горячего поцелуя на дороге. Там я принял его за нервную реакцию испуганной женщины – оказалось, ошибся. Ну, и что делать? Изобразить недоумение, прикинуться шлангом и уйти? Мне это аукнется: женщины такого не прощают. Учитывая связи Орловой при дворе, быть тебе, Платон, бедным и ощипанным. Да и зачем уходить? Если ей охота, то и мне тоже, о чем уже сигнализировал оттопырившийся ниже живота орган.
Я откинул одеяло, захватил губами упругий сосок и приласкал его язычком. Графиня чуть слышно простонала. Рука моя скользнула по гладкому животу, спустилась ниже и среди густой поросли (нет, не бреют здесь лобки!) нашла влажную щель. Там палец отыскал нужный орган и погладил его. Графиня застонала громче.
– Так! – прошептала горячо. – Еще!
Я исполнил просьбу. Стоны усилились. Опасаясь, что нас услышат, я оставил ее грудь в покое и приник к губам. Мне ответили – горячо, но не слишком умело. Я пустил в дело язык. Графиня замычала, ее тело стала сотрясать судорога. Внезапно оно выгнулось и застыло. Уже? Я убрал руку и выпрямился.
– Не уходи! – прошептала она. – Останься со мной.
Так и не собирался. Скинув халат, я отбросил одеяло, прикрывавшее графиню, развернул ее на живот. Затем наполовину стащил с постели и раздвинул ноги.
– Что ты делаешь? – сердито прошептала она.
– Лечу! – ответил я таким же шепотом и, взяв ее за бедра, надвинул на себя.
– Хорошо! – прошептала она после того, как наши тела слились. – Продолжай! Мне нравится.
А уж мне-то как!..
* * *
Это было наваждением. После того, как Платон на ее глазах застрелил разбойников, а после помог ей привести себя в порядок, Анна внезапно ощутила вожделение. Ей захотелось, чтобы этот сильный и бесстрашный мужчина взял ее, причем сделал это немедленно и грубо. Она позвала его, и Платон подошел. Анна обняла его и поцеловала губы. От него пахло порохом и лошадиным потом. Этот сугубо мужской запах кружил голову и вызывал томление. Наверное, все случилось бы по ее желанию, но тут подлетели экипажи спутников. Анна забралась в дормез, Платон присоединился к Виллие (тот пожелал говорить со спутником), и это дало ей возможность разобраться в чувствах. Как ни уговаривала она себя, как ни убеждала, наваждение не проходило. Более того, окрепло и усилилось. Не стерпев, Анна рассказала о нем Кате. К ее удивлению, служанка отреагировала неожиданно:
– Вот и славно, ваше сиятельство! Давно следовало. Не то будто постриг приняли. Понимаю, что любили Николая Михайловича, но его уже год, как нету. Что ж себя хоронить? Замуж вы не собираетесь, так хоть потешьтесь. Платон Сергеевич – мужчина хоть куда! Отважный и собой хорош. Поет, рассказывает, стихи читает. И лекарь добрый. В женихи не годится, но в любовники – отчего ж? Болтать лишнего не будет – не из таких. К тому же дворянин. Пусть бастард, но сын князя, не какой-то там лакей.
Анна поняла, почему Катя вспомнила о лакеях. У московских дворянских дочек шансы выйти замуж были небогатые. Подходящих женихов с чином и состоянием имелось мало, а за прочих их не выдавали. Естество требовало своего, девицы сходили с ума и пускались во все тяжкие. Связь с лакеем или дворовым слугой была нормой[42]. Отцы нередко о том знали, но закрывали глаза – лишь бы за стены дома не вышло. Анна, конечно, на связь со слугой никогда бы не пошла. После жениха, который стал ее первым и единственным мужчиной, решиться на такое означало уронить себя в грязь. Она дочка графа Орлова-Чесменского, а