двух сотнях верст от Петербурга на фрейлину государыни нападают разбойники!
– А я, со своей стороны, добавлю, – зловеще пообещала графиня.
С капитаном-исправником мы пообщались вечером, приехав в Новгород – нападение случилось в нескольких верстах от него. В гостиницу он примчался сам: слух о происшествии распространился по городу мгновенно. Немолодой уже, с волосами, щедро сдобренными сединой, исправник выглядел встрепанным и встревоженным.
– Примите мои глубочайшие извинения, ваше сиятельство! – поклонился он графине. – И вы, ваше превосходительство. Не нахожу слов, чтобы высказать, как сокрушен.
– Как вышло, что по дорогам вверенного вам уезда бродят беглые ополченцы, кои нападают на путешественников? – хмуро поинтересовался Виллие. – Хорошо, что ее сиятельство сопровождал подпоручик Руцкий, – он указал на меня. – Платон Сергеевич – боевой офицер, прошедший ряд сражений, в том числе Смоленск и Бородино. Не растерялся и застрелил троих негодяев, остальные разбежались. Как вы это нам объясните?
– Попытаюсь, – вздохнул исправник. – Разрешите? – он указал на свободный стул у стола, за которым мы сидели в зале гостиницы.
Графиня кивнула. Перед тем, как примоститься на стуле, исправник достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб.
– Вам, ваше сиятельство, и вам, ваше превосходительство, наверное, известно о дополнительных наборах в армию, в том числе в ополчение, – начал он. – Перед этим еще несколько внеочередных наборов прошли. Есть помещики, которые ворчат, что, дескать, разорение – приходится отдавать добрых крестьян. Так и по миру пойти можно. Не все, к сожалению, готовы жертвовать для Отчизны. Вот и хитрят: отправляют в рекруты или ополчение самых негодящих: хромых, косых, беззубых[41]. Добро бы только таких, но некоторые договариваются с полицией и за взятки берут у них из-под стражи лихих людей, коих и сдают военному ведомству вместо крестьян. Так вот в ополченский полк попал Фролка-каторжник, который подбил других таких же сбежать, взяв ружья. К счастью, огневого припаса канальи не прихватили: тот в цейхгаузе сберегался. Не решились варнаки на охрану напасть. Зато убили часового при денежном ящике полка и выгребли из него пять тысяч рублей – их как раз завезли из казны. Командир полка рвет и мечет: ему же теперь возмещать. Где взять такие-то деньжищи: человек он небогатый. Все это третьего дня случилось. Я, как узнал, разъезды выслал искать беглых. Перекрыл пути на юг и запад. Допрошенные ополченцы показали, что Фролка говорил про намерение уходить в литовские земли. Там, дескать, схорониться легче: сейчас война с Бонапартом, и никому нет до них дела. Кто ж знал, что они на дорогу к Москве выйдут? – исправник развел руками.
– Этот Фролка случайно не рыжий? – спросил я.
– Точно! – кивнул исправник. – В розыскном листе так и писано: волосья на голове и в бороде – рыжие.
– Он вас более не побеспокоит, как и еще двое. Лежат там у дороги. Мы их оттащили на обочину, дабы не мешали экипажам, не то кони мертвых пугаются. Остальные убежали, но ружей при них нет – побросали со страху. Их ружья мы привезли, можете забрать. Беглых, полагаю, поймаете легко. Где искать, знаете, мундиры на них приметные. Захотят есть – выйдут к какой-нибудь деревне, мужики с ними сами справятся. Их только упредить нужно.
– Сделаю! – кивнул исправник. – Могу спросить, ваше благородие?
Я кивнул.
– Денег при убитых, часом, не находили?
– Находил, – кивнул я, после чего полез в сумку, вытащил из нее и выложил на стол пачку ассигнаций. – Вот, ровно пять тысяч.
Накануне я пересчитал ассигнации. Был соблазн оставить добычу себе, но я задавил жабу. Непростые деньги попались. Номера ассигнаций шли один за другим, и сами выглядели, будто с типографского станка. Наверняка, ополченцы грабанули казенное учреждение. Связываться с такой добычей – искать неприятностей. Да и страну, за которую воюешь, обворовывать стыдно.
Глаза у исправника стали по пятаку, у Виллие, впрочем, тоже – про деньги я ему не говорил. Только графиня улыбнулась, как мне показалось, радостно.
– Я могу забрать, ваше благородие? – спросил опомнившийся исправник, указав на деньги.
– Разумеется, – пожал я плечами. – Только попрошу перед этим пересчитать и написать расписку.
– Конечно, конечно! – заторопился исправник. – Я вам бесконечно благодарен, господин подпоручик! Не представляете, из какой беды меня выручили! Непременно отпишу о вашем благородном поступке министру полиции и попрошу наградить.
– Я, в свою очередь, расскажу об этом министру лично, – пообещал Виллие.
– Не стоит, – возразил я. – Одному Отечеству служим. Если каждый примется искать выгоду, как врага одолеть? Вы, господин исправник, обяжете меня, если сыщете помещика, который отправил в ополченцы каторжника, и привлечете его к суду. И еще того, кто ему этого Фролку за взятку продал.
– Поддерживаю, – кивнул Виллие.
– Не сомневайтесь, ваше превосходительство, всенепременно! – заверил исправник. – Я и без того хотел этим заняться, но теперь приложу все старание. Они у меня ответят! – он сжал кулак и потряс им.
На том, собственно, все и закончилось. Исправник пересчитал деньги, выдал мне расписку, расшаркался перед графиней и отбыл весьма довольный. А вот я не радовался. По приезде в город выяснилось, что часы мои стоят – сломались. Я потряс их над ухом – внутри механизма что-то болталось. Видимо, поломались, когда Фролка уронил девайс – часы здесь ни разу не противоударные. Придется терпеть до Петербурга – найти часовщика в Новгороде, наверное, можно, но вряд ли стоит. Сомневаюсь, что они здесь обеспечены деталями к швейцарским часам.
Я сказал об этом за ужином, который графиня устроила для нас. Не жаловался, просто разговор так повернулся. Орлова стала вспоминать подробности гоп-стопа. После ее эмоционального рассказа Виллие заключил, что все обошлось как нельзя лучше, и никто даже по мелочи не пострадал. Я к тому времени отдал должное вину, как пишут классики, и возразил, в доказательство предъявив часы.
– Позвольте, Платон Сергеевич? – попросила графиня, протянув руку. Я вложил в нее часы. – Красивые, – заключила она и отщелкнула крышку. – Хм! Понимаю ваше сокрушение! Подарок от дорогого человека.
– От какого дорогого? – удивился я.
– Здесь написано: «Нежно любимому от Жюли», – прочла она по-французски, указав на внутреннюю сторону крышки. – Кто эта Жюли? Мне кажется, что вы слукавили, когда сказали, что у вас нет возлюбленной.
Она погрозила мне пальцем.
– Понятия не имею, кто эта Жюли, – пожал я плечами. – Часы – трофей. Мне его солдаты преподнесли после того, как в мои угодили штыком.
– Значит, они вам не дороги?
– Нет, конечно, ваше сиятельство!
– Тогда я заберу их себе, – сказала графиня и ловко сунула часы в сумочку. – В память о сегодняшнем событии. Вам же по приезде в Петербург подарю другие – гораздо лучшие. Я ведь вам обязана.
– Что вы, ваше сиятельство! – пытался возразить я, но графиня жестом приказала мне умолкнуть.
– Не возражайте,