Читать интересную книгу Ячейка 21 - Андерс Рослунд

Фрагментов ДНК в волосах под мышками не обнаружено.

Эверт Гренс увидел то, зачем приехал. Результаты анализов будут готовы через пару дней.

Он вздохнул.

Адский денек.

Он знал, что должен сделать теперь. Ему пора ехать к Лене, сообщать ей о смерти Бенгта. Она не знала, что его уже нет в живых.

– Слышь, Гренс!

Ланг сложил губы как для поцелуя:

– Я тут слыхал про твоего коллегу. Который в морге. Жаль-жаль. Так он прямо там на полу и валяется? Какая жалость. Мы же, кажется, встречались с ним, да? Как и с твоей бабой из патрульной тачки. Это было немного… слишком, а, Гренс?

Ланг почмокал губами и послал воздушный поцелуй.

Эверт Гренс несколько раз медленно вдохнул, потом повернулся и ушел.

До Эриковой горы, где стояли аккуратные домики, в одном из которых Эверт был в гостях всего неделю назад, каких-то двадцать пять минут езды. Все это время он молчал. Свен сидел за рулем. Еще до того, как они отправились к Лене, он успел позвонить домой и сказать Аните и Йонасу, что задержится, так что с тортом они, может быть, повременят до завтрашнего утра. Эрфорс сидел сзади – его попросили захватить успокоительное и просто быть рядом, когда ей сообщат. Потому что на весть о смерти люди реагируют непредсказуемо.

Гренс закончил с Лангом. Тот тряс яйцами, глумился и не понимал, что ему светит пожизненное заключение. Ему невдомек, что сколько бы он, как и все отморозки, ни запирался, ни ломался на допросах, ни врал и ни отнекивался, чтобы в конце концов признаться, что действительно бил Ольдеуса, его все равно будут судить за убийство. Этому уроду не понять, что есть люди, которые не поддаются на угрозы и будут свидетельствовать против него. Но по иронии судьбы именно теперь, когда у Гренса наконец была свидетельница, которая покажет пальцем на Ланга, осмелится дать показания и поможет им засадить его в тюрьму на всю оставшуюся жизнь, сам Эверт едет к жене своего лучшего друга сообщить ей о том, что она – вдова. Нелепая гибель в той же больнице, в которой Ланг совершил свою роковую ошибку и засветился.

Что угодно.

Что угодно, только не это. Только не ехать к женщине, которая еще ничего не знает.

На самом деле Гренс плохо знал Лену.

Он бывал у них в саду или в гостиной, пил кофе, который она готовила, обычно раз в неделю с тех пор, как они переехали сюда после свадьбы. Она всегда встречала его тепло и радушно, да и он старался как мог, но близко они не общались. Может, из-за разницы в возрасте, а может, из-за разницы в характерах. У обоих у них был Бенгт, и этого хватало.

Гренс сидел в машине и смотрел на окна. На кухне горел свет, в холле было темно, как и на втором этаже. Она где-то внизу. Ждет своего мужа. Эверт знал, что ужинали они поздно.

Это было свыше его сил. Он не мог.

Лена там и ни о чем не знает.

Для нее Бенгт все еще жив.

«И пока она ни о чем не знает, он для нее жив. Но как только я расскажу – он умрет», – подумал Гренс.

Он постучал в дверь: в доме маленькие дети, может, они уже спят. Он надеялся, что они уже спят. Когда вообще дети ложатся спать? Он ждал. Свен и Эрфорс стояли позади него на нижней ступеньке крыльца. Он постучал снова – немного громче и дольше. Он услышал, как она спрыгнула на пол, заметил ее быстрый взгляд сквозь кухонное окно, она отперла замок и распахнула дверь. Он делал это много раз, он приносил известие о смерти и раньше, но никогда – о том, кого действительно любил.

Если бы мне не надо было тут стоять!

Если бы ты был жив, я не стоял бы здесь с твоей смертью в горсти.

Он так ничего и не сказал. Он просто стоял, крепко обняв ее, там, на крыльце, у распахнутой двери. Он понятия не имел, сколько прошло времени, пока она не перестала плакать.

Они зашли в дом, сели на кухне, она сделала кофе и поставила четыре чашки. Гренс рассказывал ей то, что, по его мнению, она хотела знать. Она не сказала ничего, вообще ничего, не произнесла ни слова, пока они не выпили все до последней капли. Тогда она попросила Гренса повторить: как все произошло, кем была та женщина, как Бенгт погиб, как он выглядел потом и чего она на самом деле хотела.

Эверт повторил. Он рассказывал обо всем, что произошло, пока она не сказала «хватит». Он знал: единственное, что он может для нее сделать, – это говорить с ней снова и снова, пока наконец она не начнет постепенно осознавать, что случилось.

Она потом еще долго плакала, смотрела то на Гренса, то на Эрфорса со Свеном.

Она сидела у кухонного стола, держала его за руку и спрашивала, что ей лучше сказать детям.

– Эверт, что мне сказать детям?

Гренс чувствовал, как горит щека.

Он сидел в автомобиле, который вез его обратно по правой стороне трассы Е4. Уличное освещение вот-вот должны выключить.

Она сильно его ударила. А он не был готов.

Они уже уходили, шли через длинную прихожую, как вдруг она подскочила к нему и с криком «Ты не имеешь права так говорить!» дала ему пощечину. По правой щеке. Поначалу он даже не понял, но потом у него мелькнула мысль, что как раз она-то вправе так поступить. А она уже снова закричала: «Ты не имеешь права так говорить!» – и замахнулась на него. Он продолжал стоять перед ней. А что ему было делать? Схватить ее за руку, как он всегда поступал, когда ему угрожали? Она кричала, голос ее срывался на фальцет, и тут Свен шагнул вперед, быстрым движением схватил ее руку, а затем затолкал в кухню.

Гренс посмотрел на Свена. Тот вел машину обратно в город, немного медленней, чем обычно, а мыслями – это было заметно – витал где-то далеко отсюда.

Он потрогал щеку – она даже опухла, удар пришелся по верхней части скулы.

Он понимал ее.

Он пришел к ней в дом с вестью о смерти.

Было уже больше десяти, но светло по-летнему. Дождь, который лил весь день, кончился, так что вечер выдался на самом деле красивый. Свен высадил его на улице Кроноберг, такой же тихой, как когда он отсюда уезжал.

Почему она колебалась? Это чувствовалось постоянно, но она так ничего и не сказала.

Гренс прошел в свой кабинет. На столе – ворох желтых и зеленых бумажек с телефонами журналистов, которые звонили беспрерывно. Он сгреб их все в корзину. Ему надо распорядиться, чтобы пресс-конференцию по этому делу устроили где-нибудь у черта на куличках и туда вместо него поедет кто-нибудь из пресс-службы. Пусть торчат там и отвечают на вопросы, сам он не хочет об этом слышать.

Он сел за стол. В доме стояла гробовая тишина. Он встал и сделал несколько кругов по кабинету. Остановился. И сделал еще круг. Он не размышлял, а просто попытался вернуться к событиям последних часов. Бенгт погиб, Граяускас тоже, однако заложников она не тронула. Бенгт на этом проклятом полу. Потом Лена за кухонным столом вцепилась в его руку. Он перебирал событие за событием. Нет. Ничего не получалось. Мысли разбегались и не слушались его. Он снова начинал нарезать круги, потом опять садился за стол и снова расхаживал по комнате.

Полтора часа. В полном одиночестве и ни единой мысли.

В дверь постучал уборщик – молодой парень, говоривший на ломаном шведском. Гренс пустил его: он, по крайней мере, прервал его бесцельное сидение. Хотя бы на пару минут. Просто покрутился вокруг Гренса со шваброй и, уходя, опустошил корзину. Все лучше, чем сидеть вот так, не в силах собраться с мыслями.

Анни, помоги мне.

Иногда ему не хватало людей. Иногда одиночество становилось невыносимым.

Он снял телефонную трубку и набрал номер, который помнил наизусть. Было уже поздно, он знал об этом, но она обычно долго не засыпала. Когда вся жизнь – один сплошной сон, человеку, видимо, плохо спится.

Ответила одна из молодых сиделок.

Она часто брала дополнительные ночные часы, подрабатывала, потому что стипендии вечно не хватало.

– Добрый вечер. Это Эверт Гренс.

– Добрый вечер, Эверт.

– Я бы хотел с ней поговорить.

Еле заметная пауза – она посмотрела на часы, которые висели у нее за спиной.

– Сейчас немного поздно.

– Да, я знаю. Но ведь она не спит.

Сиделка отошла проверить, так ли это: он слышал ее шаги, затихающие в конце коридора. Через пару минут она вернулась:

– Она не спит. Я сказала ей, что вы ей звоните. Сейчас к ней в комнату подойдет служащий, который подержит трубку. Я соединяю.

Послышалось сопение. Она лепетала что-то бессвязное, как обычно, когда он ей звонил. Он надеялся, что сиделка вытирает ей с подбородка слюну.

– Здравствуй, Анни. Это я.

Она засмеялась, как всегда, слишком громко. Ему стало тепло и спокойно.

– Ты должна мне помочь. А то я ничего не понимаю.

Он говорил с ней добрую четверть часа. Она фыркала, иногда смеялась, но большей частью в трубке было тихо. Он начал скучать по ней, как только повесил трубку.