не узнала.
– Пойдем в буфет. У них там есть печенье и пирожные, – сказала она и пошла в полной уверенности, что мы все последуем за ней.
Буфет выглядел так, будто им никогда не пользовались. Как можно было содержать в таком идеальном состоянии огромный корабль, который перевозил тысячи пассажиров за рейс и находился в море несколько месяцев в году? Ковры были превосходно вычищены. Позолоченная тесьма на стульях была как новенькая, кружевные скатерти без единого пятнышка, серебряные ложки отполированы и украшены гравировкой с эмблемой компании «Гамбург – Америка Лайн». Освещение, которое было довольно тусклым в это время дня, отбрасывало на нас бледно-розовое сияние. Мама сказала бы, что при таком освещении каждый может выглядеть красиво.
– Вот такие мы, немцы, – с гордостью сказала Инес, оглядывая комнату.
О, Инес. Немцы? Мне захотелось накричать на нее:
– Пора тебе перестать думать, что ты одна из них. Лучше вспомни, где ты находишься!
Мы собирались начать новую жизнь в отдаленном уголке Карибского моря, откуда весь остальной мир казался не более чем надеждой, которую мы не могли иметь.
– В Гаване, – сказала она, – мы будем проездом с семьей Розенталь. Мама сказала, что сначала мы поедем на несколько дней в отель «Насьональ», а потом поселимся в Нью-Йорке. – Инес жила фантазиями фрау Саймонс. Она всегда витала в облаках, говорила мама.
В дальнем конце комнаты сидела молодая, чрезвычайно печальная женщина. Она держала в руках чашку с чаем, но ни разу не поднесла ее к губам и не поставила на стол. В темном платье она выглядела немного старше, чем, вероятно, была, но мне было трудно судить об этом, поскольку волосы частично скрывали ее глаза. Вероятно, ей было около двадцати лет.
– Теперь ей будет трудно найти мужа, – заявила Инес, как если бы она была экспертом, у входной двери которого стояла очередь из женихов. – Ее зовут Эльза. Мама говорит, что у нее очень хорошенькие ножки, но девушка вряд ли может считаться очень красивой, если комплименты звучат только ее ногам, правда же?
Две другие девушки рассмеялись над ее шуткой, попивая чай. Я хотела уйти оттуда, это было хуже, чем играть с куклами. К счастью, в этот момент в дверях появился Лео. Он искал меня и подал знак, чтобы я шла за ним. Мой спаситель! Нельзя было терять время: у нас оставалось меньше двух недель на корабле, месте, где мы могли делать все, что захотим.
Рядом с шезлонгами были оставлены экземпляры «Штурмовика». Можно было подумать, что мы не нравимся кому-то из членов команды или нас пытаются запугать. Я, например, не собиралась читать заголовки, но Лео взглянул на них и внезапно стал серьезным.
– Они нападают на нас в Берлине, – сказал он, взяв свой обычный заговорщический тон, и пошагал дальше. – О нас пишут в газетах. Это плохо кончится. Тех, кто отплыл на «Сент-Луисе», обвиняют в краже денег и разграблении произведений искусства.
Лео, пусть они говорят, что хотят. Нам удалось уехать, они не могли заставить нас вернуться. Мы находились в международных водах и скоро прибудем на остров, где нам разрешили остаться на неопределенное время, хотя многие из нас пробудут в тропиках всего несколько недель.
Мы будем ждать того часа, когда в списке ожидания появится магический номер, чтобы мы, с нашими иммиграционными визами, могли въехать в Нью-Йорк, на самый настоящий остров.
Чуть позже мы с Лео заметили, как капитан негромким голосом отдавал распоряжения стюардам.
Они быстро начали собирать все газеты. Лео встал по стойке «смирно» и отдал честь. Капитан улыбнулся ему и поднял руку к козырьку.
Заголовок в немецкой газете «Штурмовик»
Май 1939
Четверг, 18 мая
Единственными людьми, с которыми мама чувствовала себя комфортно на борту, были Адлеры, хотя они, возможно, были немного староваты для вечерних развлечений. Их каюта находилась через две двери от нашей, и каждый раз, выходя на палубу, мы должны были здороваться с ними. С момента своего появления на борту герр Адлер отказывался вставать с постели. Еду ему приносили, но он к ней почти не прикасался. Миссис Адлер очень беспокоилась: она никогда не видела его в таком состоянии.
– Решение отправить сына и невестку в Америку оказалось для него очень трудным. Он до сих пор не оправился от разлуки, – сказала нам миссис Адлер. – Он думал, что через несколько месяцев все успокоится, но ситуация только ухудшилась. Мы потеряли все. Всю нашу жизнь!
Разговаривая с нами, миссис Адлер прикладывала холодные компрессы ко лбу этого старого белобородого мужчины, который даже не открыл глаза за все время, пока мы там находились. Мы наблюдали, как его жена нежно ухаживает за ним. Теперь она мазала его ментоловым маслом, от которого у меня на глазах выступили слезы.
– Он согласился поехать только потому, что я настояла. После нашего отъезда из дома он без конца повторял, что эта поездка не имеет смысла и что у него не хватит сил, чтобы начать все сначала.
Миссис Адлер выглядела как героиня старой книги. Ее волосы были собраны в высокую прическу, а под длинным платьем она носила подъюбник, а также корсет, как женщина прошлого века. Всякий раз, когда мы приходили в гости, она дарила мне подарки, которые мама разрешала оставлять. Иногда это был кружевной платочек, иногда – маленькая позолоченная брошь или мое любимое печенье в сахарной глазури. Бог знает, где она умудрялась его достать, ведь оно давно исчезло с прилавков магазинов.
Мы внимательно слушали, как миссис Адлер рассказывала их историю. В каком-то смысле это касалось всех нас.
– Все мы чего-то лишились, – сказала миссис Адлер и замолчала, печально улыбнувшись. – Практически всего.
Адлеры дожили до восьмидесяти семи лет, и, на мой взгляд, у них не было причин жаловаться. Целых восемь десятилетий и семь лет. Это мы, дети, у которых вся жизнь была впереди, были обречены на страдания.
Физическая слабость супругов становилась очевиднее с каждым часом. Старик неподвижно лежал в постели: миссис Адлер, совсем одна, наблюдала за тем, как любовь всей ее жизни – человек, который был для нее огромной поддержкой, – медленно уходит, пока корабль плывет к острову, призванному стать нашим спасением. Это было единственным решением, которое они