— Уттер… Ой, спасите меня! — прошептал Миккель и обмер.
Но тут он вспомнил, что говорил Грилле про Уттера: мол, мельник был маленького роста и горбун. А этот длинный, как жердь. H вообще: разве привидения крадут настоящих живых лошадей?
Миккель проглотил жесткий ком и крикнул:
— Сгинь, нечистая сила, не то как дам!..
Он замахнулся псалтырем: призраки боятся священных книг, особенно с толстыми корками.
— Так дам, что череп лопнет!..
Миккель остановился, запыхавшись, возле лошади и растерянно посмотрел кругом. Ни души… Лунный луч осветил пену на лошадиных губах. Веревка была перерезана, на лбу под ремнем торчало большое красное перо.
— Что… что они сделали с тобой, Белая Чайка? — ужаснулся Миккель.
Он схватил перо, но оно точно приросло к ремню. Луна нырнула в тучу, стало темно, как в мешке.
Миккель прижался щекой к лошадиной морде, но Белая Чайка вздрогнула и отпрянула. Одним прыжком Миккель вскочил ей на спину:
— Ты знаешь дорогу. Скорее, скорее, Белая Чайка!
На старом мосту лошадь вдруг стала. Потный круп трепетал, словно она почуяла нечистую силу.
Впереди кто-то стоял, загородив дорогу. Миккель нащупал в кармане складной нож и крикнул как можно тверже:
— Эй, кто там, выходи!
Вспыхнула спичка, осветила окурок сигары, худое лицо под косматым чубом и мятую шляпу с четырьмя красными перьями.
— Ты… ты кто? — неуверенно спросил Миккель.
— А тебе что? — ответил хриплый голос; ноздри Белой Чайки дрогнули. — Ты сам-то кто, козявка?
— Миккель Миккельсон.
— Лошадь твоя?
Миккель кивнул.
— У кого куплена?
— У Эббера, дубильщика. Отец купил мне ее, когда с моря вернулся. Я всегда белую лошадь хотел.
Чернявый что-то пробурчал. Рука, потянувшаяся было к уздечке, опустилась.
— Как лошаденку назвали?
— Бе…Белая Чайка. — Миккель почему-то заикался.
С реки донесся плеск весел, к пристани подходила лодка Якобина.
Чернявый усмехнулся:
— Посади лучше животину на цепь, не то найдется злодей — уведет.
Он выплюнул сигару — будто светлячок пролетел во мраке, — нырнул под перила и был таков.
Глава десятая
КЛАДБИЩЕНСКИЙ СТОРОЖ В КОСТЮМЕ АКРОБАТА
В эту же ночь, в половине первого, окружной ленсман подъехал верхом к домику церковного сторожа Якобина.
— Отворяй, не то взломаю дверь! — крикнул он.
Дверь заскрипела, и выглянула сонная физиономия Якобина. Худое тело бывшего акробата прикрывала длинная ночная рубаха. На голове у него был черный котелок.
Ленсман посмотрел на котелок, многозначительно ухмыльнулся и вытащил из кармана наручники:
— Скажешь, не слыхал о краже?
— Господи помилуй и спаси, какая еще кража? — прошептал Якобин и поспешно снял котелок.
— Рубины из шпаги Строльельма пропали, вот какая! Стекло в шкафу вынуто, восемь рубинов украдено.
Якобин стал белее мела, но поклялся, что чист, как младенец.
— Я сплю как убитый, начальник. А ключ от церкви висит вон там, на крючке возле двери. Посмотрите сами, начальник, и увидите, что… что…
Якобин в ужасе шагнул к пустому крючку. Потом наступил на край рубахи и грохнулся прямо на дровяной ящик. Сразу стало видно, что на нем под рубахой старое красное трико. Только штанины почему-то были отрезаны ниже колен.
— Я думал, ты давно вышвырнул этот клоунский наряд, презрительно сказал ленсман.
На белых щеках Якобина вспыхнули красные пятна, но он мужественно улыбнулся и встал:
— Очень уж я зябну ночью, начальник.
— Уж не потому ли ты и в котелке спишь, а? — язвительно заметил ленсман.
Он достал записную книжку, поплевал на красный карандаш и составил «краткую сводку преступления».
«…После того как были вынуты рубины, вор повесил шпагу на место в шкаф, повернул эфес обратной стороной, чтобы не заметили, и вмазал стекло, но совершил затем роковую ошибку: он залепил замочную скважину воском!»
— Понятно? — сказал ленсман. — А пастор, когда вешал на место шпагу вечером, забыл это сделать.
Ленсман поглядел на худые ноги Якобина, торчащие из обрезанных штанин.
— А как вспомнил, пошел обратно, залепить дыру, чтобы моль не лезла. Тут-то он и обнаружил пропажу.
Ленсман позвенел наручниками.
— Изо всего этого явствует, что кражу совершил человек, который настолько изучил привычки пастора…
— Кто же в Льюнге не знает, что старик боится, как бы ризы моль не съела? — испуганно перебил Якобин.
Ленсман пронзил его всевидящим взором:
— А известно тебе, Якобин, что в Льюнге объявился бывший конюх цирка Кноппенхафера?
Якобин стиснул котелок в руках, так что суставы побелели.
— Цы…Цыган? В первый раз слышу!
— А люди видели его и… совсем близко от некоей церковной сторожки.
Якобин сдунул с кончика носа капельку пота.
— Ладно, я все скажу, — прошептал он. — Начальник все равно дознается, от него разве скроешь…
Ленсман самодовольно улыбнулся:
— Итак, Цыган был здесь?
Якобин уныло кивнул.
— Кому охота прослыть доносчиком… — пробормотал он. Был он… голодный, я ему супу налил. Горохового…
— Это делает честь твоему доброму сердцу. — Ленсман послюнявил карандаш. — Ключ тогда висел на месте?
— Когда он пришел, висел, это точно! — буркнул Якобин, отводя взгляд в сторону.
— А когда ушел? — грозно спросил Ленсман.
— Он… он сказал, что суп… что горох больно соленый, — прошептал Якобин. — Пришлось мне идти в погреб за квасом. А он оставался один.
— И мог взять что угодно, хотя бы и ключ с крючка?.. Ленсман торжествующе захлопнул записную книжку. — Ладно, Якобин, надевай свой котелок, коли мерзнешь. Не бойся, завтра вор будет пойман!
Якобин ничего не ответил. Он нахлобучил котелок, но усы его висели, как мокрая трава.
Глава одиннадцатая
Я ДОЛЖЕН БЕЖАТЬ, ТУА-ТУА!
Миккель сидел в учителевом сарае, на башмаке у неге качалась священная история.
— Теперь ты знаешь все: и про призраков, и про морскую скотину. Можешь реветь, коли хочешь, — сказал он и положил в священную историю лоскут от черных брюк вместо закладки.
Солнце висело над самой макушкой Клева. Его косые лучи освещали Туа-Туа, которая сидела на пороге и крутила в пальцах грязное перо.
— Думаешь, перо такое же, как у того человека на шляпе?
— А то как же, — ответил Миккель.
Туа-Туа задумчиво подула на красные пушинки.
— Говорят, если призрак хоть раз прикоснулся к какой-нибудь вещи, а потом эту вещь тронет человек, то она сразу превратится в прах, — сказала она.
— А слыхала ты, чтобы призраки обрезали веревки? спросил Миккель и помахал черным лоскутом перед носом Боббе. — Или чтобы овцы прыгали через пятиметровую расщелину? Слыхала про двуногих овец в черных брюках?
— Давай лучше я проверю, как ты выучил, — вздохнула Туа-Туа. — Все равно нам в этом не разобраться.
Миккель снова заложил лоскут в книгу.
— Ну, спрашивай, — сказал он мрачно.
— Что такое ангелы?
Миккель уставился в потолок, словно надеялся увидеть ангелов сквозь дырявую крышу.
— Ангелы… это… это духи, которые… которые созданы богом и… и одарены…
— Наделены, — поправила Туа-Туа.
— Одарены, наделены… Какая разница, все равно в море уйду! — надулся Миккель. — Думаешь, пастор умеет лазить по вантам и паруса убирать?
Туа-Туа бросила перо Боббе:
— Что ты только о море да о море толкуешь?
— Спроси бабушку, — ответил Миккель. — А только бывает так, что волей-неволей приходится уезжать-есть ли море в крови или нет.
Он сдавил книжку ногами, так что заныла заячья лапа.
— Слушай уж, все равно узнаешь, — угрюмо начал Миккель. — Утром приходил Синторов батрак. Если до конца месяца мы не убьем Боббе и не заплатим сполна за пять «зарезанных собакой» овец, то Синтор на нас в суд подаст.
— Со…собакой? — ужаснулась Туа-Туа. — Но ведь это же…
— Конечно, неправда. А что толку. Все равно суд за Синтора будет.
Туа-Туа стала перед Миккелем и взяла его за руку:
— И ты задумал уйти из дому?
— А что же мне — отдать Боббе на расправу, что ли?
— Знаешь, Миккель… если бы не отец…
Миккель смутился и отнял свою руку.
— Я знаю… знаю, что ты хочешь сказать, Туа-Туа. Но девочкам нечего делать в море. К тому же учитель без тебя и пуговицы не пришьет.
— Тетушка Гедда приезжает завтра из Эсбьерга. Может, она…
Миккель покачал головой:
— Больше всего на свете я хотел бы взять с собой тебя, Туа-Туа. Но… лучше уж поеду один. Придержи Боббе, учитель идет.
В двери появилось грустное, бледное лицо учителя Эсберга.
— Вот вы где. Туа-Туа сказала, Миккель, что ты позволишь мне ехать верхом… — Он закашлялся, потом заговорил снова. — Это очень любезно с твоей стороны, но мне как-то…