Занервничавший жеребец передал свою тревогу Артюсу. Медовые мухи летели в их сторону. Улья. Два серва окуривали улья. Граф резко натянул поводья и заставил Ожье сделать несколько шагов назад. Потом он спрыгнул на землю.
Он находился всего в двух-трех туазах от сервов, однако те, казалось, были так увлечены своим занятием, что не заметили, как он подошел. Несомненно, их странная защитная одежда не позволяла им хорошо слышать.
– Эй! – крикнул он, отмахиваясь рукой в перчатке от вьющихся вокруг него медовых мух.
Графа заметили. Изящный силуэт повернул к нему свое закрытое вуалью лицо. Звонкий, похожий на юношеский голос произнес решительным тоном, удивившим графа:
– Отойдите, мсье, они нервничают.
– Они защищают мед?
– Нет, своего царя, причем с такой самоотверженностью и ожесточенностью, что им могли бы позавидовать многие солдаты, – возразил властный голос. – Отойдите, говорю же я вам. У них очень сильный яд.
Артюс сделал несколько шагов назад. Это был не юноша. Это была женщина, великолепно сложенная, несмотря на свой странный наряд. Значит, Аньес де Суарси при необходимости превращалась в сборщика меда. Монж де Брине был прав: рысь была смелой, потому что укусы этих легионов атакующих медовых мух могли оказаться смертельными.
Прошло добрых десять минут, в течение которых граф не спускал с нее глаз, наблюдая за точными, быстрыми жестами, восхищаясь ее спокойствием, которое необходимо было сохранять, чтобы не разозлить медовых мух еще сильнее, прислушиваясь к распоряжениям, которые она отдавала твердым голосом слуге, казавшемуся рядом с ней настоящей горой из плоти. Артюса обуревали противоречивые чувства: он забавлялся и одновременно пребывал в замешательстве. Она может рассердиться, что ее застали в браках, которые – и он в этом не сомневался – были более подходящей для сбора меда одеждой, чем платье. Безусловно, но общество неодобрительно относилось к переодеванию женщин в мужскую одежду,[58] каковы бы ни были на то причины, хотя непокорная Алиенора Аквитанская некогда проделывала это не раз.
Наконец, графу показалось, что сборщики меда закончили свою работу. Они шли в его сторону. Слуга осторожно нес два тяжелых ведра с янтарной добычей. Дама де Суарси развязала защитную вуаль, обнажив тяжелые белокуро-медные косы, собранные в пучок по обеим сторонам ее изящной головки.
Поравнявшись с графом, она сказала равнодушным тоном:
– Они сейчас успокоятся и полетят к своему царю.
Вдруг ее тон изменился, стал резким.
– Вы застали меня в нелепой одежде, которая мне не к лицу, мсье. Несомненно, было бы предпочтительней, если бы вы сообщили о своем визите, прислав ко мне одного из моих людей, а сами дожидались бы меня в мануарии.
Граф редко встречал женщин такой совершенной красоты, с высоким бледным челом, с выщипанными бровями по тогдашней моде. Он открыл было рот, чтобы произнести заранее приготовленные извинения, но она не дала ему возможности заговорить:
– Суарси, уверяю вас, всего лишь ферма. И все же там соблюдают правила приличия и не ведут себя как грубияны! Как вас зовут, мсье?
Черт возьми, гнев дамы едва не привел его в замешательство, его, солдата и охотника, одного из самых грозных фехтовальщиков Французского королевства! Да, он не привык, чтобы его вот так ставили на место. Он взял себя в руки и спокойно произнес:
– Артюс, граф д'Отон, сеньор де Маль, де Ботонвийе, де Люиньи, де Тирон и де Бонетабль, к вашим услугам, мадам.
Аньес словно окатила ледяная волна. Граф д'Отон был человеком, которого никогда не следовало грубо одергивать и уж тем более оскорблять. Разумеется, она всегда сомневалась, что он выступит в ее защиту, и все же эта могущественная тень превратилась в своего рода магическое заклинание, которое никто не осмелился бы произнести, чтобы не разочаровываться в недостаточности его власти. Далекий талисман. Впрочем, это была главная причина, по которой она запрещала себе приближаться к нему, чтобы искать справедливости. Если он оттолкнет ее от себя, как она это предвидела, она останется совсем беззащитной, одна против Эда, и не сможет больше надеяться на неожиданное чудо. А ведь сейчас, как никогда прежде, она нуждалась в своей вере.
Аньес закрыла глаза. Она тяжело дышала через приоткрытый рот, внезапно так сильно побледнев, что даже ее губы стали бескровными.
– Вам плохо, мадам? – забеспокоился он, протягивая к ней руку.
– Жара, усталость, ничего страшного.
Она выпрямилась и добавила:
– И Суарси. Вы забываете о Суарси.
– Суарси находится под защитой барона де Ларне, мадам.
– Он ваш вассал.
– Да, это правда.
Аньес присела в запоздалом, но изящном реверансе, который ее крестьянская одежда сделала еще более очаровательным.
– Прошу вас, мадам. Я грубиян, вы правы… Вы уже закончили с медовыми мухами?
– Жильбер приведет все в порядок. Они любят его. Он все делает неторопливо, и у него добрая душа. Займешься, Жильбер?
– Да-а, да-а, моя добрая дама. Я принесу мед и воск, не беспокойтесь.
– Вы выглядите измученной, мадам. До мануария вас довезет Ожье. Позвольте…
Граф наклонился, сложил руки в форме чаши, чтобы она могла поставить на них ногу. Аньес была легкой, мускулистой. Она села верхом, удобно расположившись в седле. Это была неприличная поза, когда речь шла о даме, но он нашел ее волнующей. Аньес совершенно не боялась норовистого жеребца, который привык лишь к своему хозяину. Она прекрасно держалась в седле. Артюс подумал, что Монж был прав. Теперь он сомневался, стоит ли говорить о подстреленном им голубе, боясь испортить этот чарующий момент.
Слишком быстро – поскольку он в пути наслаждался молчанием – они добрались до мануария. Аньес не стала дожидаться, когда он подаст ей руку, и ловко соскользнула на землю по боку Ожье, который даже не вздрогнул.
Прибежала Мабиль. Необычная бледность служанки укрепила Аньес в мысли, что этот человек был козырем, который она должна приберечь для себя.
Мабиль склонилась в глубоком реверансе. Значит, она видела его у своего хозяина.
– С вашего позволения, мсье, я переоденусь. А чтобы скрасить ваше ожидание, Мабиль подаст вам прохладительные напитки и свежие фрукты.
– У меня, мадам, – нерешительным тоном начал граф, похлопывая по кожаному ягдташу, привязному к седлу, – есть новость, которая доставляет мне немалое огорчение, поверьте.
– Дичь?
– Прискорбная ошибка.
Он вытащил из ягдташа уже окоченевшего голубя, нежная лиловая шея которого была изуродована подтеками застывшей крови.
– Вижиль…
– Значит, он ваш.
– Конечно, – прошептала Аньес, пытаясь сдержать слезы, заволакивавшие ее глаза.