девчонке? Я пока не знаю, что такое «гнойник любви» (об этом «гнойнике» я услышала в фильме про прежнюю жизнь: там одна дамочка в шляпке и перчатках, пуская дым, томным голосом говорила какому-то офицеру, бросившему ее, о том, что «гнойник любви» на ее теле «нарывает»), но я пока не знаю, что такое «гнойник любви», который постоянно ноет, который не дает себя забыть, отодвинуть, заменить чем-то другим, я пока не думаю о смерти как о возможности выдавить этот гнойник, я пока верю в светлое будущее, о котором так часто вещают из всех радио- и телеточек, и в этом светлом вещем будущем мы с Алешей и не расставались… И потому, услышав в телефонной трубке Кузин голос: «Танька, привет! Пойдешь с нами на каток?» – я хватаю коньки, пирожок с малиновым вареньем, напяливаю папин верблюжий свитер, шапочку, штаны с начесом… Алешу я найду завтра, теть Шура уедет завтра – всё завтра, – а сегодня, сегодня я буду кататься до одури, до звездочек в глазах! А потом приду домой, румяная, лохматая, взмокшая, стяну с ног обледеневшие штаны и поставлю, да-да, поставлю их у батареи: пусть оттают и просохнут.
Каток колышется, словно муравейник. Мы с Кузей и Тимошкой (Тимошкой мы зовем Ирку Тимофееву, мы с ней то дружим, то не дружим: она ябеда, доносит на нас всех Степаниде Мишке своими пухлыми губками) вливаемся в общий поток и тащимся по кругу. Я разгоняюсь – и сталкиваюсь… с Аленкой… бум-м-м-м! Аленкины косички вздрагивают и подпрыгивают чуть не к небесам. Синяк будет на лбу. И на Аленкином тоже. Мы обе сидим на льду и трем больное место: у Аленки слева, у меня справа (словно у девчонок по имени Оля и Яло из «Королевства кривых зеркал» – обожаю эту сказку).
Трем, посматривая друг на дружку исподлобья, – в сторонке стоит Сусекина, воображает: мать купила ей чехословацкие коньки «ботасы» (даже у меня – а я не простая смертная! – таких нет… подумаешь!).
Мы посматриваем с Аленкой друг на дружку, а потом вдруг как захихикаем: Аленка трясется мелкой дрожью, косички топорщатся, а я завалилась на лед и хохочу прямо в небо. Не сговариваясь, мы беремся за руки, пытаемся встать – и снова бум-м-м-м! Теперь уже синяк будет на мягком месте… Встаем кое-как: ни Кузя, ни Тимошка, ни Сусекина – они втроем уже скребут коньками лед – нам не помогают, да ну их! Аленка!!! Вот что сейчас для меня важнее всего! «С Новым годом, – робко начинаю я. – А что тебе Дедушка Мороз подарил?» «С Новым годом, с новым счастьем, – отскакивает у Аленки от зубов. – Мне новый портфель (Аленка, отличница ты моя несчастная!), такой красный, с белыми кармашками, а тебе?» – «А мне собаку Бульку…» – «Настоящую?!» – «Да нет, игрушечную: такую большую (я размахиваю руками, словно рыбак, демонстрирующий, какую рыбу он поймал), лохматую, с ушками. И конфет всяких!» – «У-у! А где твой…» – Аленкин голосок дрожит, косички метнулись в сторону. И я понимаю, что она хочет спросить об Алеше. Голос мой прирастает к горлу. Я глотаю, чтобы он хоть чуть-чуть оттаял. «Пропал? – спрашивает Аленка. Я мотаю головой. – Как Лилия Григорьевна, помнишь?» Ну Аленка, ну ты же словно читаешь мои сонные мысли! «Помню, – киваю я. – Я много чего помню…» – «Я тоже…»
Мы идем домой вместе. Прощаемся у Аленкиного подъезда (Буяновы живут в десятом подъезде, а мы, Чудиновы, в девятом), и вдруг она говорит: «А давай его искать. Вместе…»
Мама открывает дверь, а я счастливая!!! Она испуганно смотрит на папу, на теть Шуру… «Ты где была?» – шепчет она каким-то змеиным голоском. – «На катке». – «С этим… своим?..» – мамины глаза выпрыгивают из орбит, очки спадают к носу. «Он что, разве не в Из…» – папа – и осекается: мамин кулак «поглаживает» его по подбородку, вот-вот до скулы доберется. «С девчонками! – ору я. – С Кузей, с Тимошкой… с Аленкой! Не веришь – спроси!» Мама верит. Морщинки на ее напряженном лице разглаживаются, глаза успокаиваются и будто наливаются маслом. Эта беда – дружба с Аленкой Буяновой и ее «семейкой про́клятой» – для мамы уже не беда. «Пес с ней, с Аленкой твоей, – улыбается она, – пусть приходит».
Аленка! Давай больше никогда, ни в жизнь не ссориться, а? Ну да, Таня! – слышу я знаменитое буяновское – и парю! Я парю, ты паришь… Париж-Париж… Мне теперь и об Алеше думать легко: вот кончатся каникулы – и мы с Аленкой поедем в эту Плахотную школу, где живет сторожиха Бабка Ёжка, которая поет сказочные песни, найдем того самого котоватого директора – «хорошего человека», чей портрет висит на стенке в каморке сторожихи, и спросим, куда они подевали Алешу. А может, и не подевали, может, он просто обиделся, к телефону не подходит и не велит брать трубку маме и бабушке… только вот как он догадывается, что это трезвоню я (мы тогда еще и знать не знаем ни о каких мобильных телефонах, даже телефонов с определителями номеров в помине нет)… а может, у них телефон отключили за неуплату! Ну конечно! Вон у Васи-дурачка и его матери-дворничихи отключали телефон, дядь Саша-милиционер еще шкворчал: мол, не могут заплатить, «чирьи на теле советской власти» (дядь Саша так и сказал: «чирьи»). Вот и Алеше отключили… они ведь тоже «чирьи» (хоть папа про чирьи и не говорил, но я знаю: он так думает).
И мы едем. Мы едем с Аленкой в Плахотную школу. В первый же день после каникул едем. Мы едем-едем-едем в далекие края… Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж! А-а! А-а!.. Мой язык примерз к гортани, будто это не гортань, а ледяное железо (когда я была маленькая, я лизнула железную радугу… бр-р-р, до сих пор мурашки по коже!)!
На нас с Аленкой надвигается какая-то слоноподобная тетка с красной папкой подмышкой. Она стучит каблуками, как Командор в фильме «Маленькие трагедии» (там Высоцкий Дон Гуана играет), и прическа ее возвышается над головой, словно командорский шлем! Аленка, пигалица Аленка – косички дрожат от страха: «Здравствуйте, а где… сидит директор?» – пищит. Спасибо, где висит, не спросила… Командорша беззвучно трясется всем телом – прическа ее отклоняется в правую сторону, как Пизанская башня, – глазки превращаются в монгольские щелочки… «Ой, насмешила! – Командорша утирает слезы. Мы с Аленкой замираем. – А зачем вам директор?» «Мы ищем одного мальчика, – выпаливает пигалица. – Алешу…» – она бросает на меня беспомощный взгляд. «Алеша… Миркес…» – шепчу я и заливаюсь краской. «Алешу Миркес», – рапортует Аленка (эх Аленка, отличница несчастная, не знает, что мужские фамилии склоняются; да что Аленка, Степанида Мишка