Читать интересную книгу Париж - Татьяна Юрьевна Чурус

вечера – вот теперь бегай как бешеный таракан!» «Ё… твою мать, – не унимается папа, – опаздываю, опаздываю!»), 7 ноября папа, в шинели, белом кашне и начищенных сапогах, тащит меня на демонстрацию. Мы с папой стоим на трибуне (мы не какие-то там простые смертные – в колонне маршировать) и созерцаем движущуюся толпу с флагами и портретами. Потом папе – он восторженно улыбается, пожимая руки Рыжову и Хохрину, – дают паек в оперном театре: колбаску, сгущенку, окорочок, рыбку, коньячок, разные консервы и, конечно, коробку с восточными сладостями. Возвращаемся, уставшие, замерзшие. Мама накрыла стол. Сидим, жуем, телек смотрим, папа опрокидывает стопку за стопкой, закусывая рыбкой. Вечером, увидев Брежнева на трибуне Мавзолея, папа пророчески изрекает: «Не тот Лёня Брежнёв, не тот», – и мгновенно засыпает. А 11 ноября бегу в школу: опаздываю! Навстречу Аленка – личико заплаканное, косицы висят, шапочка надета задом наперед. «Леонид Ильич Брежнев умер, – всхлипывает пигалица, – нас домой отпустили».

«Как же мы теперь жить будем? – пищит Аленка: мы продолжаем делать стенгазету: перерисовываем из советской энциклопедии гербы и флаги союзных республик. – На нас же нападут… эти, как их… – Аленка замолкает. – А вдруг война начнется? Рогнеда сегодня – ты опоздала – говорила, что теперь империалисты точат на нас зубы…» На следующий день с работы – из кэгебы – приходит папа. Он как-то непривычно свеж, моложав, бодр, подтянут, глаза его блестят здоровым блеском. Даже одеколоном от него пахнет. «А ну дыхни», – тут как тут мама. Папа дышит ей в лицо – мама недоуменно морщится: трезвый. «А здравствуй, милая моя, – заливается папа соловьем. – А ты откедова пришла?..» Папа садится за стол, ест суп, холодец, соленые огурчики, чавкает, хохочет. Мы – я, мама, Галинка – навытяжку стоим перед ним и ожидаем какого-то золотого слова. «Порядок теперь наведем! – восторженно восклицает папа. – А то распоясались: работать никто не хочет («Ты-то переработал, – робко бурчит себе под нос мама. – Только и знаешь москвича поить да “Луку Мудищева” одним пальчиком перепечатывать»).

Вместо того, чтоб, понимаешь, на местах сидеть, они, мать их за ногу, по кинотеатрам шляются. В рабочее время. Ну ничего, – папа выпивает водочки, хрустит огурчиком и вдруг заливается: – А ты, бабуся, не волнуйся, а всё у тэ́бе впереди!» «Прощелыга чертов!» – мама сплевывает, машет рукой и выходит с кухни. Мы с Галинкой переглядываемся. «А кто порядок-то, ты говорил, наведет?» – басит Галинка и густо краснеет. «Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза, – подскакивает папа, – товарищ Андропов Юрий Владимирович! Он всё видит», – папа прикладывает руку «к пустой голове».

В телевизоре товарищ Андропов Юрий Владимирович, в газетах товарищ Андропов Юрий Владимирович. На профессора похож. Папа насвистывает. На работу он теперь собирается, словно на свидание, даже рубашки стал часто менять (мама всю жизнь теткам жаловалась: «Рубашки постираю, отглажу – а он, пропастина проклятая, грязную рубаху из корзины достанет и идет меня позорить!» – а теперь сплевывает: «Хоть в гроб клади!»).

Как-то утром подхожу к папе – он в белой рубашке, наодеколоненный, насвистывает «А здравствуй, милая моя! А ты откедова пришла?», подмигивает мне, показывает лыч. «Опаздываю», – спохватывается папа, натягивает пиджак, бежит в коридор, чистит ботинки, но как-то восторженно чистит. «А Алеша… вернется?» – вдруг спрашиваю я. Папа замирает, глядит на меня серьезно, очень серьезно (сроду он на меня так не глядел), качает головой: «Нет». Мгновение – он хватает куртку, всовывает ноги в ботинки, нахлобучивает на голову шапку (папа сам рассказывал, в армии ему приходилось одеваться за то время, пока не догорит зажженная спичка) – и в дверь. «А ты, бабуся, не волнуйся, а всё у тэ́бе впереди!» – горланит папа, скатываясь по лестнице… «Ведро пустое, – доносится до меня будто откуда-то со дна голос бабушки. – Нет чтобы что-то доброе девчонке сказать… Эх, горе горькое…»

Грудь мою распирает… Огромный шар, это он подкатывает к глотке и не дает жить. Я мечусь по квартире, я словно пытаюсь вырваться сама из себя… Деньги… Где мои деньги? Я хватаю коробку из-под «Птичьего молока» – на месте! Засовываю купюры в портфель, туда же запихиваю какие-то вещи, тетрадки… Быстрее, быстрее! Надо бежать! Запрыгиваю в автобус, покупаю билет (билет счастливый – проглатываю серую бумагу: мы всегда с Аленкой глотаем счастливые билеты!)… как же долго ехать… как же медленно плетется этот 101-й автобус… я не выдержу…

«Ну чего, уснула, что ли? – лупит мне в спину хриплый голос. – Люди в очереди стоят, а она рот раззявила!» Откуда-то с потолка раздается монотонное: «К сведению пассажиров, вылетающих рейсом 1861, ваш вылет задерживается до двадцати четырех ноль-ноль…» Какая-то тетка с большущими чемоданами охает, утирает пот со лба, плюхается на сиденье. В ушах моих гудит, я прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Господи, помилуй! Из-за стекла на меня смотрят голубые кукольные глаза. Я достаю деньги из портфеля. «Мне один билет… до Парижа…»