Дядька Крут был готов поклясться перуновым колесом, что знахарка возникла на его пути из ниоткуда. Вот токмо-токмо ее не было, моргнул — и уже стоит, скрестив на груди руки, смотрит на него, как смотрит мать на провинившееся дитя. Того и гляди, обвинять начнет!
— Наш князь дорогу ни с кем и не делит, — пробурчал в ответ воевода.
Зима Ингваровна улыбнулась, приподняв брови: стало быть, так значит?.. Ей на лоб упали две пряди, выбившиеся из-под платка, которым она подвязала на голове свои длинные косы.
— Говорила я, что пригожусь князю, но и помыслить не могла, что столь скоро, — знахарка покачала головой и остановила случайно подвернувшегося под руку кметя. Тот держал в руках свёрнутый навес.
— Не подсобишь мне, сынок? Горшочки и мешочки из повозки принести.
Выслушав госпожу Зиму, кметь повернулся к воеводе. Дядька Крут кивнул: делай, мол, как велено.
Хоть и подле костра, а вечеряли в тот день наскоро. Сготовили жидкую похлебку, так еще и не доварили. Отроки, что с них взять. Пока все в молчании скребли ложками по котелку, воевода нет-нет да и поглядывал на притихших, сбившихся в кучу женщин. То ли тетка, то ли сестра жены Некраса Володимировича выглядела так, словно вот-вот намеревалась рухнуть на землю без сознания. Серое от страха лицо, поджатые в тонкую нитку губы, насупленный взгляд из-под бровей. Верно, она уже прокляла день, когда согласилась на просьбу тетки-сестры приглядеть за княжной в пути.
Ей напрочь, знахарка степенно доедала похлебку, не выказывая ни малейшего волнения. Иные отроки и те ерзали нынче от нетерпения, протирая штаны. Зима Ингваровна же спокойно смотрела по сторонам, словно не она буквально накануне принесла к костру все свои знахарские пожитки: травки, снадобья, повязки, пустые горшочки. Князь тогда пожал плечами: ну, коли ей так спокойнее…
Княжна Звенислава Вышатовна сидела подле знахарки и едва притрагивалась к еде. Сжимала в ладошках подол рубахи с двух сторон, натянув его столь сильно, что того и гляди — порвется. Молчала и беспорядочно смотрела по сторонам широко распахнутыми, испуганными глазами. К ее ноге жалась еще более испуганная служанка.
«Может, и напрасно князь все затеял. Разбередил всех», — помыслил вдруг дядька Крут раздраженно. Ему отчего-то стало неловко, что женщины столь сильно боялись. Словно это они нарочно их напугали.
«Подумаешь, глядели на нас да на повозки недобро. Коли от каждого, кто криво глядит, ожидать беды, всю жизнь будешь ходить, озираясь по сторонам. Али дома сидеть, там-то точно избежишь недобрых взглядов».
Впрочем, чутье Мстиславича еще никогда его не подводило. Он чувствовал опасность, как дикий зверь чует в глухом лесу свою добычу. Может, окажется прав и в этот раз. Воевода тяжело вздохнул.
После вечери кмети и отроки разбрелись по лагерю, заняли свои места. Женщины расположились на земле недалеко от костра на холщовых мешках и укрылись плащами. На прежнем месте сидеть остался лишь князь да воевода, да мальчишка-отрок стоял позади Ярослава. Он никогда не уходил спать без него.
— Ты нужен мне живым, дядька Крут, — глухо сказал князь, не глядя на воеводу и не отрываясь от своего занятия: он чертил что-то на земле прутом.
Крут почувствовал, как внутри все разом оборвалось. Набрав побольше воздуха в легкие, он открыл рот, чтобы возразить, но Ярослав едва заметно мотнул головой. Он по-прежнему смотрел на землю у себя под сапогами.
— Тебе приказывает твой князь, воевода. Ты не смеешь ослушиваться, — угрюмо предостерег он.
— Ты мальчишка мне, а не князь! — позабыв про головокружение, дядька Крут подскочил на ноги и едва не упал, пошатнувшись. — Под стол пешком ходил, когда я стал твоим пестуном! Еще смеешь мне… — он задохнулся от обиды и злости и не сумел договорить.
Так и замер напротив сидящего Ярослава, возвышаясь над ним, разъяренный и взбешенный.
— Смею, воевода, — князь поднял голову, чтобы ненадолго посмотреть ему в глаза.
На половине его лица плясали отблески костра, подсвечивая старый шрам на щеке, а другая половина была сокрыта в тени.
— В бой я тебе влезать воспрещаю. Ты на ногах едва стоишь.
Такого оскорбления дядька Крут стерпеть уж не мог. Яростно взмахнул рукой, сжал кулак, потряс им в воздухе и впился гневным взглядом в Ярослава.
— Ну, князь-батюшка, удружил ты мне, своему верному вояке. Удружил так удружил!
Еще раз разрезал воздух взмахом руки и решительно зашагал прочь. Краем глаза он заметил, как следом за ним дернулся Горазд, и услышал, как князь велел:
— Нет. Пусть остынет малость.
Внутри у воеводы все клокотало, кипело от возмущения и стыда. Он князя еще безусым мальцом помнил! Дитем, оторванным от мамкиной юбки. Мальчишкой тот жаловался ему на брата и отцовских дружинников — тех, кто не принимал робичича. Искал у него утешения, а после, как подрос немного, испрашивал совета всякий, всякий раз. Да Крут с родными сыновьями столько времени не возился, как с маленьким Ярко! И вот что получил взамен, чем князь ему отплатил!
Стал не нужен, когда допустил слабину. Самую малость допустил, и князь поспешил от него избавиться. Старый дряхлый вояка…
Крут шел, не разбирая дороги, пока кто-то из кметей не остановил его у самого края лагеря, где заканчивались палатки и навесы — ныне пустые. Князь велел дружинникам ночевать на воздухе под усыпанным звездами небом.
— Воевода, нельзя дальше, — он узнал в говорившем сынка Храбра, Бажена, и едва не вытянул его грубым словом.
Станет еще какой-то чужой, нездешний сопляк его, княжеского воеводу с Ладоги, учить!
Но не успел. Вдали глухо прокричала ночная птица. Раз, другой. Кмети тотчас подобрались, перестали даже шептаться и обратились вслух. Воевода и сам замер, где стоял, мучительно вслушиваясь в темноту ночи вокруг их небольшого лагеря.
Крик ночной птицы повторился, на сей раз — трижды. Отправленные в дозор кмети подали условный знак! Ночной воздух вдруг словно похолодел. Быстрее забежала по жилам горячая кровь, острее стало зрение и слух.
Быть сече!
Тонкий, тихий свист разрезал воцарившуюся тишину, и дядька Крут махнул рукой.
— Уходим, уходим! — закричал он шепотом.
Спустя мгновение в темноте сверкнули яркие вспышки, и на лагерь обрушился град горящих стрел. Часть из них потухла, воткнувшись в землю, а часть попала в палатки и навесы, и те мгновенно занялись, вспыхнули ярким пламенем. Коли спали бы внутри люди, несдобровать бы им.
Еще не успела попасть в цель последняя стрела, когда на месте появились воевода Храбр со своими людьми и князь с обнаженным мечом. Ярослав приказал стрелять из луков в ответ — в темноту за пределами лагеря, и, заметив воеводу, повернул к нему ожесточенное лицо.
— Прошу тебя — ступай к костру, — сказал поспешно, сжав тому руку повыше локтя, и отступил, когда вдалеке послышалась брань и зазвучала речь на чужом языке.
Дядька Крут переступил через себя и повернулся спиной к месту, где предстояло быть сече. За князем неслышной тенью всюду следовал Горазд.
— Не отходи от него, — сказал ему воевода, хоть и знал, что мальчишка и без его приказов умрет за князя.
Он почти дохромал до костра, где сбились в кучу перепуганные женщины, когда услышал позади себя, как заскрежетала, зазвенела сталь, встретившись со сталью.
Княжий отрок IV
Легко сказать — не отходи от князя!
Нет, знамо дело, Горазд не жалился. Как бы он посмел!
Но поспевать за князем — дело непростое. Того-то мало заботили трудности отрока. Не думать же князю в пылу битвы, как бы так поудобнее спиной повернуться, чтоб позади непременно оказался Горазд. Вот мальчишка и вертел головой по сторонам изо всех сил и взгляда с князя не сводил. Не прозевать бы еще, когда на него самого нападут!
Вокруг горели палатки, разрезая светом ночную темень. Свистели со всех сторон стрелы. Горазд заслонялся от них небольшим щитом, надетым на левую руку, и пытался закрыть собой князя. Куда там… Добро, успели кольчуги вздеть да кожаные наручи повязать. Застань их врасплох — и совсем худо было бы. Но князь не дал наемникам с Севера застать дружину врасплох, и нынче их встретил слаженный отпор.