Читать интересную книгу «Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

— Вон там, — говорит, — в большой бочке. Запас на случай осады.

Запас в большой бочке, думаю, это хорошо. Мне как раз… И тут я эту бочку увидал.

Я даже сначала и не понял, что это бочка. Подумал — стена у погреба кривая.

М-да, думаю, для такой бочки «Аризона», пожалуй, что хлипковат. И «Студебеккер» тоже. Тут тягач артиллерийский нужен.

— Эй, — спрашиваю, — а как вы из нее наливаете?

— Сбоку пробка есть, — отвечает гаврик. — Через нее и набираем.

— А что, — медленно так говорю, — емкостей меньшего объема у вас по регламенту не предусмотрено?

Стражник от такого оборота чуть факел не выронил.

— Чего?

— Бочки поменьше есть?

— Нету. Одна она у нас.

— Бедные вы, выходит, — говорю. — Сиротинушки несчастные. А пустые бочки у вас есть? Хоть малость поменьше этой?

— Есть, как не быть.

Провел меня в другой подвал. Захожу — ежкин кот, чего здесь только нет! Хламу — и нашего, и местного — горы! Тут и гильзы снарядные, и табуретки какие-то поломанные, и хреновина какая-то с крестом на полподвала — я сначала даже не понял, что оно такое, а потом сообразил — хвост от самолета, наверное, от того самого «Хейнкеля», который на тарелки пустили, — и солома, и вовсе железки непонятные, а рядом с входом к стене два громадных портрета прислонены.

Я факелом посветил — интересно стало, чего это за культурные ценности тут маринуют, — и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова оказался, довоенный еще, а второй — фюрера. Оба в полный рост, стоят, наклонившись, друг на дружку пялятся.

— Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? — спрашиваю. — Вынесли бы да запалили.

— Тык ведь красиво.

— Чего ж тут красивого? — говорю. — Ты ж глянь — свинья свиньей.

Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй…

Я только вздохнул.

— Ладно уж, — говорю. — Только… вы б его хоть к стенке, что ли, развернули.

— Тык который из двух?

— Оба. Где бочонки-то пустые?

— Там.

Полез я в это «там» — то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах ковыряться. Пылюки — тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и ржавые.

Минут десять лазил — нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на пятьдесят литров. Как он к местным попал — ума не приложу.

Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться — и как загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с бочонком. Стражник только охнуть успел.

— Вы уж, — говорю, — извините. Случайно вышло. Тем более что вы это произведение искусства еще никому не показывали.

— Тык все равно жалко, — говорит. — Хорошая была картина. Большая.

Тоже мне — любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне теперь — лекцию ему устраивать?

— Ничего, — утешаю, — зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая, дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить — это всегда найдется.

Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто так — совесть не позволила.

Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в кузов закинуть.

Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот — груда одеял на ножках. Она, как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.

— Ну вот, — говорю. — Не-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды дословно исполнять? А?

— Я сделала то, что ты велел!

— То, да не совсем. Я тебе что приказал — одеял четыре штуки и одежду теплую. А ты что принесла?

— Одеяла.

— Сколько?

Молчит.

— Ты мне тут не молчи, — говорю. — А возьми, аккуратно разбери эту груду и доложи — сколько в ней одеял?

— Двенадцать.

— А одежды теплой?

Молчит.

— Вот-вот, — говорю. — В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с валенками не позаботился.

— И что?

— А ничего, — говорю. — Так и остались стоять вдоль дорог… столбиками.

Ага. Кое-где до весны простояли.

— И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?

— Пять.

— А если поискать?

— Винтовку ты дал мне!

— Так ведь я ее не забираю — пока, по крайней мере. — Винтовка твоя, не спорю, и стрелять из нее тебе. Вот и озаботься пополнением боекомплекта. А то что — выпустишь обойму и в рукопашную?

Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я распространяться сейчас не хотел, тем более — пока доберемся, еще сто и один раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя становятся планы этого боя».

— Сколько надо?

— Ну, еще хотя бы четыре обоймы, — говорю. — Двадцать патронов.

— Ясно, — рыжая на месте крутанулась — только земля из-под каблуков брызнула — и ушла. То есть умчалась.

А я пока еще раз в «Аризону» полез напоследок. Он, конечно, уже один раз из мира в мир проскочил, не своим, правда, ходом, но… мало ли что. А вдруг он в этом Травяном Мире возьмет, да и откажется масло это жрать, что тогда? Опять эвакогруппу из волов сколачивать? Так ведь, как я понял, по этим Тайным Тропам далеко не всякий вол пролезть сможет.

Ладно. Хватит, думаю, себе всякими глупостями голову забивать. Будем, как говорил старшина Раткевич, решать проблемы по мере их возникновения. Какие возникнут — те решим, а какие не возникнут — про те и не узнаем.

— Это подходит?!

Вынырнул я из мотора, поворачиваюсь — батюшки-святы, опять преогромная куча чего-то на стройных девичьих ножках.

— Это, — спрашиваю, — что?

Бух — куча наземь осыпалась. Ножки из виду скрылись, зато над вершиной личико показалось. Очень милое и очень р-раздраженное.

— Это — теплая одежда!

Да уж. Посмотрел я на эту кучу, ничегошеньки не понял и потянул к себе то, что сверху было, — то ли спальный мешок, то ли чехол для печной трубы.

Потащил и еле отскочить успел. Потому как чехол этот, как выяснилось, не сам по себе одежда был, а часть чего-то. Вот это самое чего-то, когда гора развалилась, меня едва под собой не погребло.

В этот момент как раз поп нарисовался.

— О, — радостно так замечает, — я как раз и хотел посоветовать вам взять с собой, на всякий случай, пару тулупов.

Вот тут-то я своим ушам в очередной раз не поверил.

— Ась? — переспрашиваю. — Как вы сказали «это» называется?

— Тулупы, — озадаченно повторяет поп. — Но… мне казалось, что у вас в мире они достаточно распространены.

— Угу, — киваю. — Только вот они там, как бы это сказать, помельче будут.

То, что они тут нашили, — это был всем тулупам тулуп, дед и прадед. Его и за одежду-то признать было сложно, скорее уж за жилье какое — юрту там или вигвам. В такой форме заступил на пост, допустим, в декабре — и стой хоть до весны, главное, чтобы с подвозом горячей пищи перебоев не наблюдалось.

Интересно, думаю, а есть у них хоть чего-то, что у нас побольше. Кроме, понятно, авиабомб. А то все эти яблочки, волы, горы бродячие, теперь вот тулупы… прямо в тоску вгоняет. Не знаю уж, в какой комиссии этот мир проектировали, но кто-то в ней определенно гигантоманией страдал.

Тот тулуп, который меня чуть не завалил… Его на кузов «Аризоны» можно было вместо тента натянуть — хватило бы с лихвой и еще бы полами землю подметало. А та круглая штуковина, которую я за спальный мешок принял — это, оказывается, рукав такой был.

— Интересно, — спрашиваю, — кто ж это у вас в таких тулупчиках щеголяет? Великаны?

— Великаны тут ни при чем, — заявляет рыжая. — Эту одежду надевают рыцари поверх доспехов.

Ну-ну.

Ладно, думаю, чего там поверх кого — это мы как-нибудь потом разберемся. Главное — одежа есть, и накрыться, в случае нужды, будет чем. А то время уходит, а оно нынче дорого. На войне время всегда дорого, и цена у него всегда одна.

— Хорошо, — говорю. — С тулупами разобрались. Патроны взяла?

— Так точно.

— Еще лучше. Давай, загружаем все это в кузов и поедем. С божьей, как говорится, помощью. А святой отец пусть нам пух без перьев пожелает.

Я, вообще-то, во все эти приметы не очень-то верю, да и по должности не положено, но, с другой стороны, после того, как в немецкий тыл десяток раз на брюхе сползаешь, и не таким суеверным заделаешься. И гимнастерочку заветную, счастливую, по десять раз штопать-перестирывать будешь, и фляжку недопитую оставлять — чтобы было к чему вернуться, — и креститься в уголке втихомолку. А у одного парня у нас совсем заковыристая примета была — он перед каждым выходом фигурку какую-нибудь из дерева выстругивал: то самолетик, то танк, то кораблик. Чушь, конечно, полная, но вот только не вернулся он как раз в ту ходку, когда палатку нашу вместе с очередной фигуркой прямым попаданием накрыло.