Читать интересную книгу «Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

— Что еще?!

— Закрой глаза.

— Ты сама-то поняла, чего сказала? — спрашиваю. — Тут же и так ни черта не видно.

— Все равно закрой.

Черт, думаю, неужели она меня на мой же трюк собирается подловить? С этой — станется. А, была не была. Авось да не коленом.

— Закрыл.

— Подожди.

Чувствую — завозилось что-то подо мной, потом по щеке вроде рукой провели — я весь сжался, ну, думаю, сейчас ка-ак врежет — и на миг к губам прикоснулось. Что-то… малиново-вишнево-клубнично-сахариново… Черт, да нету у меня такого слова, чтобы это описать! — и словно током ударило.

Я аж подскочил от неожиданности, а Кара внизу тихонько так хихикнула и — р-раз — выскользнула из-под меня. А я, оставшись без опоры, проехал вперед и с размаху лицом об край ступеньки хряпнулся. Зубы удержались, но губы раскровенил напрочь.

Ох и горек же, думаю, однако, вкус этого… ну, как его… плода запретного.

Ладно. Доковылял я кое-как вниз по лестнице, выполз на свет божий, посмотрел на гимнастерку — м-да… И ведь только что, считай, надел! Сдается мне, они эти ступеньки со времен постройки замка не подметали, пока я их не протер.

Огляделся — рыжей не видно, смылась куда-то — отряхнулся, как смог, и пошел в замковую столовку завтракать.

Сел за стол, сижу, жду. Кроме меня, в столовке больше никого не наблюдается — то ли спят еще все, то ли уже разбрелись кто куда — черт его знает, часов-то нет.

Ну, я пару минут посидел, подождал и начал слегка злиться. Встал из-за стола, подошел к двери, что на кухню, — а она запрета. И звуков из-за нее, что характерно, никаких не доносится.

Вообще-то я человек культурный, хотя иногда это и не очень заметно. Поэтому я для начала по той двери вежливо так постучал.

Жаль только, что вежливость эту мою никто не оценил. Пришлось по ней сапогом добавить. Тот же эффект — ноль да семечки.

Вот тут я уже начал злиться, уже не слегка и не чуть-чуть. Да что ж это, думаю, в самом деле такое, а? В собственном замке поесть нормально нельзя. Ладно, думаю, держитесь, гады, сейчас я этим поварам устрою выездную сессию полевого трибунала. Пусть потом Аулею жалуются, если будет чем.

Вышел из столовки, пошел прямой вход на кухню искать. Прихожу — заперто.

Интересные, думаю, дела тут творятся. Кухня, похоже, дезертировала в полном составе, да и вообще народу что-то не видно. Только часовые на башнях да один гаврик у полуторки томится. Снаряды, кстати, с нее местные так и не разгрузили, побоялись, наверно, и, в общем, правильно сделали, что побоялись. А кроме часовых, никого не видно и не слышно. Хотя нет, что-то слышно — пение какое-то хоровое доносится. Тоже мне, нашли время для репетиций, хор Пятницкого.

Часовой у снарядов при виде меня приосанился, руку зачем-то на меч положил. Кираса на нем, правда, сто лет как не чищена, да и вообще — внешний вид хромает на все четыре гусеницы. Те еще ППС, сразу видно — про устав караульной службы люди слыхом не слыхивали. Эх, нет ведь чтобы вместо Трофима с «максимом» сюда хороший кадровый старшина свалился!

— Благословен день, господин серант!

— И тебе доброе утро, — говорю. — Только вот на будущее запомни — не господин, а товарищ, и не сервант, а старший сержант. Ферш… тьфу, ясно?

Часовой лоб наморщил, подумал чуток, а потом радостно так гаркнул на весь двор:

— Будет исполнено, господин старший сежрант!

— Сержант. Кстати, — спрашиваю, — а где вообще все? Повара, например? Они что, переучет содержимого погребов проводят? На случай осады?

— Но господин старший сежрант, — удивленно так заявляет часовой, — сегодня ведь День божьего Благодарения. Все собрались в замковом храме на благодарственную молитву. А кухня сегодня будет заперта весь день, потому что — тут он чего-то в воздухе перед грудью нарисовал — не подобает, вознося хвалу богам, отвлекаться на мирские заботы.

— Так что же это, — спрашиваю, — выходит? Постный день сегодня?

— Не постный, господин старший сежрант, — отвечает часовой, — а День божьего Благодарения!

— Да не сежрант я, а сержант. Сер-жант! Запомнил?

— Попробую запомнить, — озадаченно так говорит часовой, — господин старший сержант!

— Ладно, — говорю. — Тебя-то самого звать как?

— Лодку.

— Лодку, а дальше?

— Лодку, сын Ностова, господин старший сержант.

Хорошее имечко! Есть чему позавидовать.

— А скажи-ка мне, — спрашиваю, — Лодку Ностович, долго еще будут молитву возносить? Потому как мне очень хочется с господином Арчетом на богословские темы потолковать.

— А господин старший ратник не в храме, — заявляет часовой. — Он в караулке, на левой башне.

Я от этих слов чуть не подпрыгнул.

— Так какого же… — спрашиваю, — ты, борода, до сих пор молчал?!

— Но, господин старший сержант, — удивился часовой, — вы ведь и не спрашивали.

Вообще-то, думаю, верно. В голову как-то не пришло. Ладно. Поднялся я на башню, захожу в караулку, и чтоб вы думали — господин старший ратник Арчет сидит себе в гордом одиночестве и преспокойно завтракает. Да еще как завтракает. Как говорил рядовой Петренко, коренной одессит из Херсона: «Шоб я так кажный день обедал, как он завтракает».

— Вообще-то, — говорю, — сегодня есть — грешно.

— Знаю, — отвечает Арчет, а сам тем временем куриную — или какой другой местной птицы, я уж не знаю — ножку обгрызает. — Заходи, садись. Мне сегодня есть можно, а грех этот отец Иллирий отпустит.

— А еще, — говорю, — не знаю, как ваш, а наш бог советовал в таких случаях делиться. Тем более что я в вашей теософии не разбираюсь, а живот мой — тем более.

— Так бери, — говорит Арчет, — и ешь. Чего говорить-то?

В общем, соединенными усилиями мы эту снедь истребили, как армию Паулюса. Кто был не мертв, тот был у нас в плену. Очень даже неплохо подзаправились.

— Да уж, — говорю. — Неплохой праздник этот ваш День Благоговения.

— Благодарения, — поправляет Арчет. — День божьего Благодарения.

— Интересно, — спрашиваю, — а за что это вы так своих богов благодарите?

Арчет на меня искоса так посмотрел.

— А тебе Карален разве еще не рассказывала?

— Нет.

— Ну, тогда слушай. День этот мы празднуем уже пятьсот сорок шесть лет.

— Неплохо.

— С того самого дня, когда на залитом кровью поле сражения теснимый врагами король Уртхерт дал обет, что отныне в этот день весь его народ будет возносить хвалу светлым богам.

— Ага. И с тех пор празднуете?

— Да.

Я шестеренками в голове поскрипел, поскрипел.

— Так, — говорю. — А где же подвох?

— Какой еще подвох? — удивляется Арчет. Но удивился он как-то неискренне.

— Понимаешь, господин старший ратник, — говорю. — Это я от ры… тьфу, от Кары мог ожидать, что она церковно-славянской историей начнет изъясняться. Но ты-то на ихнем шпрехаешь примерно так, как я на японском.

— Говорю, как умею, — обижается Арчет. — А подвоха тут никакого нет.

— Ну хорошо. А почему называется День божьего Благодарения, а не день Победы сякой-то?

— Так ведь битву-то, — отвечает Арчет, — король Уртхерт проиграл.

Вот тут-то у меня челюсть об столешницу и приложилась.

— Как — проиграл?

— Просто. Разбили его наголову.

— А за что ж тогда благодарить-то? — спрашиваю.

— Ты не понимаешь, — поясняет Арчет. — Король Уртрехт не предлагал богам сделку — победу в обмен на посвященный им праздник. Он поклялся, что этот праздник будет!

— Ну да, — говорю. — Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть. Но ведь они-то, боги эти, — говорю, — ты уж меня извини, своего слова, получается, не сдержали.

— А какое это имеет значение? — удивился Арчет. — Слово дал король.

— Черт. Значит, они, боги эти, его надули, а он слово все равно сдержал? Так, что ли?

— Да. А разве могло быть по-другому?

Вот тут уж у меня шестеренки окончательно заклинились. Я, конечно, догадывался, что вся эта феодальная компания на всяких там клятвах слегка задвинута — читали, знаем. Но одно дело — рыжая, девчоночка несмышленая, у нее в голове не просто ветер, а… аэродинамо-машина, а другое — чтобы весь люд пять веков поклоны бил из-за того, что какой-то там олух при позолоченной фуражке, будучи в расстройстве, чего-то ляпнул?

— Или у вас не так?

— Ну, — говорю, — вообще-то у нас, по крайней мере там, в моей стране, если слово дал — тоже на века. Но мы… как бы это сказать-то… прежде чем клятвы давать, думать стараемся.

Ага. Вот помню, давал я как-то при всем совете дружины честное пионерское — не стрелять из рогатки. Ей-богу, было такое. И сдержал. Перешел на гнилые яблоки. Гнилое яблоко, я вам доложу, обладает замечательнейшими поражающими свойствами при прямом попадании, а фугасным действием уступает только подгнившему помидору.

Да. Весело мы жили. До одного раннего июньского утра.