Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сильвия вздрогнула.
— Не может быть! Леди — на зайцев? — воскликнула она. — Ну, кто угодно, только не леди Мюриэл!
— Нет, никогда, уверяю тебя! Однако ты слишком расстроилась, моя хорошая. Давай попробуем найти другую…
Но Сильвия упорно не желала успокаиваться. Опустив головку и сложив ручки на груди, она грустно спросила:
— А Бог любит зайцев?
— О да, разумеется! — отвечал я. — Я просто уверен в этом! Он ведь любит всякую живую тварь. Даже закоснелых грешников. Представь, насколько же больше Он любит безгрешных зверюшек!
— А что означает слово «грех»? — спросила Сильвия. Но я даже не стал пытаться объяснить ей это.
— Пойдем, дитя мое, — позвал я девочку, пытаясь поскорее увести ее куда-нибудь. — Попрощайся с бедным зайцем и пойдем собирать ежевику.
— Прощай и прости нас, бедный зайчик! — послушно повторила Сильвия, обернувшись, чтобы в последний раз взглянуть на него.
Затем в ней проснулось совсем другое чувство. Резко вырвав ручку из моей руки, она бегом бросилась к месту, где лежал мертвый заяц, и упала на траву рядом с ним, сотрясаясь от такого приступа жалости, которого я никак не ожидал от столь юной леди.
— Ах, мой бедненький! Мой хороший! — всхлипывала она. — Видит Бог, твоя жизнь была просто прекрасна!
Она лежала, уткнувшись лицом в землю, и время от времени, вытянув ручку, нежно гладила несчастного зверька, а затем опять закрывала лицо руками и рыдала так, словно у нее сердце готово разорваться от боли.
Я испугался, что она заболеет с горя, но все же счел за благо позволить ей выплакаться. Через несколько минут, когда первый приступ отчаяния прошел, Сильвия поднялась на ноги и взглянула на меня почти спокойно, хотя по ее щекам по-прежнему струились слезы.
Я не решился заговорить с ней, а просто протянул ей руку — жест меланхолический, но красноречивый.
— Да-да, иду, — отвечала она. Тут она неожиданно опустилась на колени и поцеловала мертвого зайца, а затем уже окончательно поднялась на ноги, и мы молча зашагали прочь.
Детское горе оказалось бурным, но непродолжительным; и буквально через минуту она — уже почти привычным тоном — воскликнула:
— Постойте-ка! Я вижу несколько ежевичинок!
Вскоре наши пригоршни были полны ягод, и мы поспешили вернуться к Профессору и Бруно, которые, ожидая нашего возвращения, сидели на скамейке.
Когда мы были еще довольно далеко, Сильвия предупредила меня:
— Пожалуйста, не говорите ничего Бруно о зайце! — попросила она.
— Хорошо, дитя мое! Но отчего?
В ее глазках опять блеснули слезы, и она покачала головкой, так что я едва мог разобрать ее ответ:
— Он, он… Видите ли, он очень любит всяких безобидных зверюшек. Ну, и если… то он ужасно расстроится! А мне вовсе не хочется огорчать его.
«А как же тогда твой собственный приступ печали и жалости, бедное дитя?» — подумал я. Больше мы не проронили ни слова. Когда же мы наконец вернулись, Бруно слишком обрадовался ягодному угощению, которое мы ему принесли, и не обратил никакого внимания, что Сильвия очень печальна и даже подавлена.
— Наверное, уже поздно, Профессор? Как по-вашему? — спросил я.
— Да-да, и в самом деле, — отозвался тот. — Я должен опять открыть вам Дверь из Слоновой Кости. Вы что-то слишком загостились.
— А можно мы задержимся здесь еще капельку? — умоляюще проговорила Сильвия.
— Всего только на минутку! — добавил Бруно. Но Профессор был неумолим.
— Это и без того высокая привилегия — проходить через такую дверь, — заметил он. — Нам пора уходить. — Мы покорно направились вслед за ним к Двери из Слоновой Кости. Подойдя, он отпер дверь и знаком велел мне идти вперед.
— Вы ведь тоже пойдете со мной, верно? — обратился я к Сильвии.
— Разумеется, — отвечала она, — просто по ту сторону двери мы станем невидимыми, вот и все.
— Как бы там ни было, помните, что я жду вас, — заметил я, проходя в дверь…
— В таком случае, — отвечала Сильвия, — я думаю, картофелина тоже должна иметь право спросить, каков ваш собственный вес. Представляю себе человечка ростом с картошинку, который отказывается спорить с теми, чей вес меньше 15 стоунов![15]
Я с огромным трудом собрался с мыслями.
— Право, мы несем совершеннейшую чепуху! — заметил я.
Глава двадцать вторая
ПЕРЕХОДЯ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНУЮ ЛИНИЮ
— Ну что ж, давайте вернемся к нашим баранам, — отозвалась леди Мюриэл. — Хотите еще чаю? Надеюсь, это звучит вполне здраво, не так ли?
— Боже мой, — подумал я. — Выходит, все это странное приключение заняло времени не больше, чем какая-нибудь запятая в словах леди Мюриэл! Та самая запятая, после которой почтенные грамматики советуют нам «сосчитать до одного» (у меня не было никаких сомнений, что добряк Профессор вернул для меня время назад, к той самой минутке, когда я задремал).
Но когда через несколько минут мы с Артуром откланялись и вышли, первое, что он мне сказал, была весьма странная реплика:
— Знаешь, мы пробыли у них всего каких-то минут двадцать, — заметил он, — и я только и делал, что слушал вас с леди Мюриэл. Но у меня — бог весть откуда — возникло странное чувство, словно я проговорил с ней битый час, а то и больше!
Так оно и было, подумал я: но только дело в том, что время вернулось назад, к самому началу tête-à-tête[16], и все, что произошло за этот промежуток, было предано забвению, а то и обратилось в ничто! Но я слишком дорожил своей репутацией психически нормального джентльмена, чтобы пускаться с ним в объяснения случившегося.
Всю обратную дорогу Артур отчего-то — я никак не мог понять причину этого — был необычно мрачен и молчалив. Это никак не связано с Эриком Линдоном, подумал я, поскольку смазливый кузен несколько дней тому назад отбыл в Лондон, увозя, по его словам, леди Мюриэл «в своем сердце»; и я был очень рад слышать Артура беседующим с леди, лишь изредка вставляя словечко или ремарку-другую. Я полагал, что сейчас он как раз должен буквально светиться от счастья и благодарить судьбу. «А может, он получил плохие вести?» — удивленно подумал я. И тут Артур, словно угадав мои мысли, вздохнул:
— Он возвращается сегодня последним поездом, — произнес он тоном человека, который не начинает разговор, а скорее продолжает его.
— Ты имеешь в виду — капитан Линдон?
— Именно. Капитан Линдон, — кивнул Артур. — Я сказал «он», потому что мы говорили о нем. Граф поведал мне, что он возвращается сегодня вечером, и завтра он рассчитывает узнать о том, получил ли Линдон патент на новый чин. Я думаю, чтобы сообщить об этом, капитану потребуется не больше дня. Он ведь понимает, как Граф беспокоится.
— Ему вполне бы могли прислать телеграмму, — заметил я. — Но это как-то не по-военному — укрываться от дурных новостей!
— Да нет, он добрый малый, — проговорил Артур, — и для меня лично было бы просто отличной новостью, если бы он получил свой патент, а заодно и приказ отправляться в поход! Я желаю ему счастья во всем — за одним-единственным исключением. Ну, спокойной ночи! (Мы подошли к дверям нашего домика.) Боюсь, сегодня я не смогу составить тебе компанию: мне хочется побыть одному.
Увы, назавтра мало что изменилось. Артур заявил, что Общество вполне обойдется и без него, и мне пришлось отправиться на послеобеденную прогулку в гордом одиночестве. Я зашагал по дороге к станции и на развилке, где с нею сходится дорога от Дворца, остановился, еще издали увидев своих друзей, по-видимому направлявшихся в ту же сторону.
— Позвольте присоединиться к вам, — проговорил Граф после того, как я обменялся приветствиями с ним, леди Мюриэл и капитаном Линдоном. — Этот неугомонный молодой джентльмен с минуты на минуту ждет телеграмму, вот мы и идем все вместе на станцию, чтобы получить ее.
— А разве здесь нет неугомонной молодой леди? — спросила леди Мюриэл.
— Это само собой разумеется, дочь моя, — проговорил отец. — Женщины — самые неугомонные создания!
— Ну, что касается умения находить в других лучшие стороны, — с пафосом заметила его дочь, — то здесь с отцом никто не может сравниться, верно, Эрик?
— Кузены не в счет, — отозвался Эрик.
Общая беседа как-то незаметно распалась на два диалога; молодая пара быстро шагала впереди, оживленно болтая, а пожилые джентльмены неспешно шли следом за ней.
— И когда же мы опять увидим ваших маленьких друзей? — спросил Граф. — Признаться, они — удивительно симпатичные дети.
— Буду счастлив привести их к вашей светлости, как только смогу, — отвечал я. — Но я, по правде сказать, и сам не знаю, когда опять увижусь с ними.
— Да я вас об этом и не спрашиваю, — произнес Граф. — Просто мне кажется не лишним заметить, что Мюриэл буквально места себе не находит! Мы знаем подавляющее большинство здешних жителей, и вот она безуспешно пытается разузнать, у кого они могли поселиться.