Нет, для Кингмена любовь была футбольным матчем, где в выигрыше остается тот, кто больше забил. И он, Беддл, уже ведет в счете, чешет через футбольное поле к воротам, чтобы протолкнуть мяч между стойками ворот.
Быстрым движением Кингмен снял Флинг с пьедестала и увлек на пол, пол пятого этажа старой хибары, умело пробежал руками по изгибам ее тела, ловко поражая раз за разом мягкий и податливый рыжевато-коричневый цветок, страстно и доверчиво раскрывшийся ему навстречу. Сброшенная с пьедестала и пронзенная насквозь, она, как последнюю просьбу о помиловании, выкрикнула его имя. Еще один гол, и еще одно очко.
Он метался над ней и под ней с решительностью, в которой было больше остервенения, чем страсти, пока она не сошла с ума от сладостных содроганий и потрясений, следующих с безумной частотой один за другим, пока он, сжав зубы, не бросился навстречу своему и только своему наслаждению, единственному, которое осталось в мире для них обоих. С изяществом и уверенностью великого матадора Эль Кордобеса, поражающего в последнем выпаде быка, он всеми своими чувствами сосредоточился на последнем и единственном значащем для него броске, чтобы забить последний решающий весь поединок гол. Отличный счет: шесть-ноль, как и всегда, он выиграл, шутихи взорвались и фейерверк озарил небо.
— О, Кингмен, — выдохнула Флинг, когда они оба упали на пол — Я люблю тебя.
Ответом ей было молчание, а она так ждала, что он повторит ее слова, но этого не происходило. Она всегда оказывалась обманутой в этом своем ожидании. Чуть дыша, сверкая капельками пота, спрятавшимися в расщелине ее груди, она прошептала себе самой то заклинание, которое повторяла всякий раз после того, как кончалась их любовная игра, свою мантру: "Однажды он скажет мне эти слова. Он их мне скажет". И слезы выступили на лазурно-голубых глазах, словно произнесенные ею слова могли стать правдой. Дети, хором зовущие Санта-Клауса, имели больше шансов на исполнение своего желания, чем она со своей надеждой на любовь Кингмена Беддла.
Если она не в состоянии заставить человека, которого выбрала из всех на свете, сказать ей эти слова, что ТОЛКУ от всей ее красоты? Она прильнула к нему длинным флинговским телом, оплела его ноги бесконечными флинговскими ногами и вдохнула его запах. Крепкий мужской аромат того кого она любила. За который она готова была отдать все флаконы с ароматом "ФЛИНГ!", выпущенные за это время.
— О-о, если бы только можно было поймать этот мускусный аромат мужчины в стеклянный флакон, — вздохнула она, блаженно пристраивая голову на его груди.
— Ага, и дать ему название "Клозетная вода" — буркнул он и поцеловал ее в кончик носа.
6
Есть такая разновидность гордости, как гордость людей, живущих среди благоухающих азалий и художественно подстриженных кизиловых деревьев на зеленеющих берегах плавно несущей свои воды Джеймс-ривер, штат Виргиния. Кое-кто из них до сих пор смотрит на колонистов как на выскочек и карьеристов, вчерашних оборванцев изгнанных из своего отечества за образ мыслей, несообразный с традициями и представлениями о порядке. Предки Вирджинии Берд Рендольф пересекали океан и высаживались на берег так, как и полагается джентльменам, — чинно, благородно, с дарственными грамотами и прочими официальными бумагами, заткнутыми за пояс. Они отплыли в Новый Свет по просьбе горячо любимого монарха, короля Якова I, и высадились здесь в 1607 г., аж за тринадцать лет до того, как первые голландские колонисты сошли на берег недалеко от Плимут-Рока. Здесь, на Боксвудской плантации, каждый год отмечался, по сути дела, свой, южный вариант Дня благодарения, ПОДЛИННЫЙ День благодарения, День основателей, и отмечали его среди магнолий, кизила, в парковом бельведере, в благословенном отдалении от Массачусетса.
Вирджиния Берд Рендольф была одной из этих молчаливо-гордых и цивилизованных гражданок славного Юга, она знала назубок, кто из ее предков отчалил в декабре 1606 г. из Лондона в Новый Свет, кто поставил свою подпись под Декларацией Независимости южных штатов 4 июля 1776 г. и кто из ее родственников возглавлял атаку в битве у Булль-Рана. Отец Вирджинии Берд Рендольф был президентом Джеймстаунского общества, муж и сын — членами элитарного Общества Цинциннати, клуба прямых потомков офицеров, сражавшихся в годы Революционной войны под знаменами Джорджа Вашингтона или генерала Лафайета.
Сама Вирджиния была членом общества, объединяющего жен тех, чьи предки участвовали в Войне за независимость, и почетным членом Исторического общества. Она была одной из гранд-дам — с тихим голосом и бледным цветом лица. И слыла хрупким цветком Юга, хотя на деле ее согнуть было потруднее, чем, например, тяжелые узорные железные ворота, охранявшие вход во владения Рендольфов, переходящие от поколения к поколению.
Гравий скрипел под целеустремленными, четкими шагами Вирджинии. Ни на что не отвлекаясь, она сосредоточенно поднималась вверх по семи парковым террасам своего любимого боксвудского поместья, раскинувшегося на берегу Джеймс-ривер. Через величественную аллею из тюльпановых деревьев она направлялась к задней галерее особняка, выстроенного в стиле эпохи короля Георга.
Между второй и третьей террасами находился маленький английский парк, состоящий из четырех секторов, разделенных дорожками; усыпанные гравием, они сходились к фонтану, инкрустированному перламутром и обсаженному плакучими ивами. Этот мини-парк был в 1842 году окрещен великой прабабкой Вирджинии, Эвелин Бленд, "Райским уголком" и сохранялся в таком виде во время Гражданской войны, когда Боксвуд был превращен в госпиталь. Парки Боксвуда слыли красивейшими и роскошнейшими на всем Юге.
Обычно сверкание струй сквозь листву, яркие пятна азалий и кизила, очарование окутанных влажной утренней дымкой седых, мшистых деревьев-великанов вызывали у Вирджинии прилив сил. Но сейчас эта аристократическая, благовоспитанная мать семейства ничего не замечала, целеустремленно поднимаясь по лестнице, обрамленной розовыми кустами и благоухающей сиренью. Вирджиния шла исполнить свою миссию — всерьез поговорить с дочерью Энн. Та вот уже несколько недель — после того, как муж публично унизил ее в Нью-Йорке, втянув в скандальные дрязги, — не выходила из своей комнаты, большую часть времени лежа в постели в состоянии прострации. Этот мошенник не только сделал из нее дуру, но и превратил в предмет обсуждений и сплетен всей желтой прессы Нью-Йорка. Подумать только: таксисты и кассирши дни и ночи напролет спорят о скандале, в который оказались замешанными Кингмен Беддл, Энн Рендольф и Флинг, поддерживая то одну, то другую сторону, словно это их домашнее дело! Вирджиния невольно содрогнулась и поплотнее укуталась в накинутый на плечи свитер. Для нее, с ее великосветским воспитанием, всякая огласка была подобна анафеме. Но столь же неприемлемой и раздражающей оказалась для нее неспособность дочери взять себя в руки и овладеть ситуацией. Не поддаваться никаким невзгодам — вот бесценное качество любой уроженки Виргинии, не говоря уже о женщинах из рода Рендольфов!