от нас массивной колокольней святого Марка площадь. – Да в базилику же всё равно экскурсия у вас будет.
– Действительно, – поддержал его ректор, – народные гуляния только сегодня, а в церковь мы попадем и завтра.
Однако опыт предыдущих путешествий говорил мне: надо заходить туда, куда очень хочется, при первой же возможности, поскольку потом такой возможности может и не появится, несмотря на все обещания.
– Нет, я сейчас в собор, простите, – определился я. – Вон и очередь небольшая. А завтра, скажем, может быть большая. Или храм закроют на санитарный день. Да мало ли! Не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. А вы, если не хотите, идите к народу на площадь, только давайте договоримся, где встретимся.
– Ну… давайте под Часовой башней, – неохотно предложил Дмитрий Евстигнеевич, указывая в сторону башни Оролоджо с часами, на синем циферблате которых паслись кружком золотые знаки зодиака.
Я засмеялся.
– Между колонн вы боитесь проходить, а под роковыми часами можно?
Колюбакин криво улыбнулся:
– Примета вообще-то связана только с колоннами, но, действительно… Ладно, забьем стрелку под кампанилой, но не здесь, у портика, где многовато туристов, а с другой стороны.
– Кампанила – это колокольня?
– Ну да. От «кампаны» – колокола.
– Позвоните мне на мой номер, чтобы ваш у меня отпечатался.
– Хорошо, давайте телефон, но имейте ввиду, что мой оператор итальянский, и соединение вам станет в двести рублей.
– Ну, это как водится.
Приняв от него звонок, я помахал им рукой и пошел занимать очередь на вход в собор.
Конечно, несмотря на все затейливые прибамбасы вроде надстроенных готических башенок и конной квадриги над портиком, это был типичный византийский храм – пятиглавый, с пятью же величественными порталами, вытянутый по фасаду, с несколько бочкообразными куполами. Он напоминал не Константинопольскую Софию, а Софию Киевскую. Этот тип собора, многокупольный, известный еще в первые века христианства, особенно в Византии, впоследствии закрепился только на Руси, а здесь, в Европе, казался чужаком.
Я вошел под древние прохладные своды. В полумраке, рассеивающемся под куполами, сияло в вечности соборного воздуха золото мозаик и росписей. На крепких плечах тысячелетних арок покоились уходящие ввысь мраморные галереи. Как всегда в подобных музейных храмах, всё немаленькое пространство базилики было хитроумно затянуто бархатными канатами, и народу приходилось двигаться узковатым правым нефом. Далеко впереди, на алтарной апсиде, восседал Господь Вседержитель с греческими буквами над ним: “IC XC”. И тут, словно в унисон моим мыслям о наследии Византии, до меня донеслось протяжное пение, несомненно, православное, хотя и не русского распева – греческого, скорее. Но кто это поет? Где? У мраморной алтарной преграды, делящей храм почти наполовину, никого не было, да и не пускали туда. Я подошел как можно ближе к канатам, прищурился. Там, за колоннами пресвитерия, увидел я людей перед каменной сенью, они-то и пели. Как же они туда попали? Я обошел справа алтарную преграду со статуями Иисуса Христа, Богородицы и двенадцати апостолов, поднялся по ступенькам в заворачивающий налево коридорчик, миновал его без преград и оказался прямо в алтаре. Здесь я сразу понял, что длинный престол под сенью на темных резных колоннах и есть гробница Евангелиста Марка. Стройный молодой священник в черном подряснике, стоящий на ступенях, пел вовсе не на греческом, а на церковнославянском: «Тако да погибнут грешницы от Лица Божия, а праведницы да возвеселятся». Пасхальное песнопение! Поскольку батюшка произносил «е» как «э»: не «грешницы», а «грэшницы», не «возвеселятся», а «возвэсэлятся», я решил, что он серб или болгарин. За ним стояла группа молодых парней с рюкзачками. Православные лица, светлые, осмысленные, ни с какими другими не спутаешь. Я встал рядом, осенил себя крестным знамением.
Никогда не испытывал особых иллюзий насчет «православного единства», но разве не чудо, что мы, православные из разных стран, оказались в один день и час в бывшем византийском храме в Венеции и молимся сейчас вместе на понятном друг другу языке? Ладно, это совпадение, а как оценивать другое совпадение, мысль о котором только что пришла мне в голову: в начале этого Пасхального гимна есть те же слова, что и в молитве против бесов, написанной мне отцом Константином: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…»? Прихоть «Аквариума»? Но прихоть весьма показательная: здесь, в реальности номер три, Пасха тоже была несколько дней назад, как и в моей первой реальности. Иначе бы священник не пел Пасхального гимна. Отсюда можно сделать вывод, что события в лабиринте разные, а происходят в одно и то же время. Неясно только с «филологическим пиром» в Кремле. Хотя… ведь он тоже мог состояться 25 апреля, после Пасхи, – только году в 1947-м. Допустим, вечность «Аквариума» вертикальна – как некая игла, протыкающая календарные листочки с надписью «25 апреля»…
Между тем, священник закончил, приложился к гробнице, а за ним и мы. После я подошел к нему под благословение:
– Христос воскресе!
– Навистина Той воскресна! Бог да йа благослови! Во името на Отецот и Синот и Светиот Дух!
– Я из России, батюшка, зовут Борис. А откуда вы, можно спросить?
– Од Македония! Отец Константин!
Я раскрыл рот, да так и остался на месте. Священник с некоторым недоумением посмотрел на меня, улыбнулся и повел своих молодых паломников дальше.
Сзади меня кто-то подергал за рукав. Я обернулся – пожилая тетя с бейджиком.
– Signore, qui non si può più stare!
Я развел руками:
– I do not understand, – не понимаю, дескать.
Тогда она повторила на ломаном английском:
– Mister, you can't stand here anymore!
Ага, нельзя больше здесь стоять. Понятно, спасибо и на том, что допустили сюда, – может, по недосмотру. Но, очевидно, по предусмотренному кем-то или чем-то недосмотру: иначе как объяснить появление в Венеции нового отца Константина?
Я вернулся боковым коридорчиком в правый неф. Чувствовал я себя так, словно шел не по мозаичным плитам пола, а по невидимой тверди зеркального зала «Аквариума», где на каждом шагу поджидают ловушки. Шаг влево, шаг вправо…
И тут я столкнулся нос к носу с Глазовой, – открытый наряд которой смотрелся довольно вызывающе для храма. В руке у нее был сиреневый кружевной зонтик от солнца.
– Ольга Витальевна! А вы как здесь? Вы же на площадь пошли с Колюбакиным и ректором!
– Я передумала. Надо бы нам поговорить. Другого случая, думаю, сегодня не представится.
– Может быть. Отойдем в сторонку. А вы, я вижу, зонтик прикупили?
– Да, тут, рядом. Араб скинул три евро.
Мы отошли к боковой соборной кафедре, вознесенной на высоту галереи, и там я вкратце рассказал ей всё, не вдаваясь