падальщиков, которых по недосмотру стрельцы подпустили слишком близко. Она оставила матери «в наследство» двоих годовалых сыновей-двойняшек. Левее — Катерина, прижимающаяся к мужу, скособоченная, с потухшим взглядом женщина. Эта дочь потеряла полгода назад. Утопили в Колокше: посчитали глаза разного цвета мутацией. Вон Руслан Озимов — пацанёнок двенадцати лет. Вот-вот тринадцать стукнуть должно́. Он не знает, но только нездешний он. Отец рассказывал, что родители его то ли где-то у Переславля-Залесского нашли, то ли у кого забрали, но ему ни словом, ни намёком об этом и другим запретили говорить. Глаза прячет, гневно уставился в пол, но что может сказать мальчишка супротив Воеводы? Нет, против толпы? Ведь не каждый взрослый сможет. Вот и Николай Выдрёнков стоит, Варя рядом, а Ванька, видно, где-то в толпе шныряет — мелочь, что с него возьмёшь. Не на дежурстве Коля, знать. Осунулся за ту неделю, что Яр пробыл в клетке, помрачнел. И к нему псы Воеводы приходили, расспрашивали и угрожали. Вон, как глаза в сторону отводит. Как и дочка, прям. Хотя чего ей стыдиться? Правильный выбор сделала, можно сказать, нужный: ей детей рожать, воспитывать и обеспечивать, и решение быть с Митяем в этом случае — самое беспроигрышное. Верное… было. Пока стрела Яра не отправила его на тот свет. Никто из окружающих слова против Воеводы не скажет. В лучшем случае, будут стоять и прятать глаза, как Выдрёнков и его дочь. Всех жизнь покоробила, всем досталось, и они больше не хотят потрясений, испытаний и так хватило. Лишь бы вновь не зацепило.
Гомон не стихал. Гром посмотрел в сторону выхода, вычленил взглядом хмурого и злого Воеводу, незаметно притулившегося у двери, понял его кивок как сигнал и приступил. Вначале шагнул к Яру и одним движением сорвал с головы шапку. Юноша попытался было выхватить её обратно, но сильный конвоир вновь скрутил руки за спиной. Потом Гром заговорил. Оглушительно и резко, как и подобает бывшему военному, а теперь начальнику Воеводиной охраны. Его голос волнами раскатывался под куполом храма, заставив всех повернуть головы в сторону оратора.
— Люди! Взгляните! Нет! Только узрите, кого мы пригрели и кормили все эти годы… Видите? — он указал на лысую голову Яра, неприкрытые роговые наросты в полутьме выглядели пугающе. — Никого не напоминает?
По толпе пронёсся ропот. Яр чувствовал на себе их осуждающие взгляды. Люди рассматривали его, словно видели впервые. С искренним недоумением и изумлением, некоторые со страхом. Неужели они не ведали? Знали, конечно, но вот теперь, под гнётом событий, они узрели его наросты вновь с другой точки зрения. Ещё и Гром подливал масла в огонь.
— Люди! Вы убивали своих детей с лишними конечностями! А тут… Видите? Он прятался среди нас всю свою жизнь! Целую жизнь! — теперь по толпе прокатился возглас возмущения. Это коснулось многих. У каждой третьей семьи ребёнок рождался с отклонениями. — И мы все эти годы не знали, что с нами рядом живёт… вот этот! Нечеловек! Как же так, люди?
— Убить его! — одинокие возгласы тут и там. Редкие и слишком явственные в тишине большого помещения.
— Вслед за нашими его! В Колокшу! Утопить!
— Чёрт! Сам чёрт среди нас жил!
— Фавн! Приспешник дьявола!
— Да что вы, люди! — ещё более редкий, заступнический возглас. — Он же хороший. Он же не трогал никого!
Храм взорвался воплями. Все спорили со всеми. С одним, со вторым, с каждым. В толпу будто чёрт вселился на самом деле. Кто-то защищал Яра, кто-то обвинял, последних было значительно больше.
— Люди! — вновь раскатился по собору голос Грома. — Спокойно! Затем ли мы здесь собрались, чтобы спорить? Чтобы ругаться друг с другом? А все из-за кого? Из-за него! Не понимаете? Он же управляет вами! Заставляет злиться друг на друга. ИС-КУ-ША-ЕТ!
Толпа снова взорвалась, загалдела, но согласных уже было больше. Озлобленные взгляды теперь кидали на юношу, а не друг на друга.
— Но я говорю сейчас не об этом, люди! Он убил сына Воеводы! Он — убийца! И этот оборотень будет жить с нами?
— Нет! Убить его!
— Сжечь!
— Утопить!
— Без суда это невозможно, люди! Мы же не звери какие! Воевода — честный правитель.
— Спроси его!
— Да! Пусть расскажет, как дело было!
— Да!
— Говори, — Гром повернулся к юноше, — поведай всем, что случилось за стенами. Только врать не смей.
Ярос заговорил. С самого начала, издалека. Про ткацкую фабрику, про крылатых тварей, про смерть Купца. Как их бросил Митяй. Как они с Егором одни добирались, не зная дороги, и как Павлова на глазах у Яра убили кошки. В этот момент в дальнем углу храма тоскливо завыла мать Егора. Говорил медленно, сбивчиво, вспоминая страшные минуты самого сложного в его жизни испытания. Проживал его заново вместе с погибшими. Рассказал, как увидел, что кошак напада́ет на Митяя, и попытался помочь, сразить зверя. Но…
— Так ты признаёшь, что прикончил Панова? — холодный взгляд Грома сверлил его.
— Нет! — молодой человек смотрел в толпу, но не видел ни грамма сочувствия. — Я помочь хотел! Так получилось…
— Все слышали? — Гром повернулся к толпе. — Это его стрела в Митяе! Она, а не кошка, убила сына Воеводы. Надежду и будущее нашего города. Молодой Панов убит. И кем? Тем, кого уже давно не должно́ здесь быть… Тем, кого воды Колокши уже давно должны были принять к себе в искупление… Наше с вами! Так что скажете, люди? Виновен?
— Виновен!
— Полностью!
— Смерть ему!
— Виновен… — даже Николай, друг отца, и тот сказал это.
— Отлично, — прошептал Гром, а затем обычным голосом продолжил. — Итак, Ярослав. Ты признан виновным в убийстве сына Воеводы. В непредумышленном убийстве. Хоть ты и вне закона, но Воевода милостив… Он приговаривает тебя к быстрой смерти — расстрелу! — затем он повернулся к толпе. — Люди! Завтра на рассвете, с боем колоколов, состоится казнь. Просьба — никому не опаздывать… Увести!
Сердце билось в груди на удивление ровно. Яроса вели через ненавидящую его толпу, кто-то злорадствовал, кто-то плевался, кто-то провожал печальным взглядом. А дети радостно носились среди людей, толкались, веселились… Им невдомёк было, куда провожают человека. Что у него осталась всего лишь ночь, чтобы надышаться зловонным воздухом этого города. Вспомнить жизнь или ее