нет, ужас какой! Я запретил себе такие позорные мысли. Папа рассказывал: герои задуманной повести – мальчик, который связывается с ворами от отчаяния, и девочка, которая рожает на чердаке, потому что ее, беременную, выгнали из дома злобные родители. А парня, который сделал ей ребенка и обещал ее защищать, сажают. «Вот что-то вот такое», – сказал он и задумался. Жалко, что не написал.
Но мне интересно другое.
Наверное, в задуманную повесть о молодежи он тоже хотел перетащить свой опыт. Конечно, в Советском Союзе 1960-х были и бедняки, и хулиганы, и воришки, и шлюшонки. Но вот эта тема – явно из 1920-х – начала 1930-х, то есть воспоминания из его подросткового и раннего юношеского опыта. Потому что все эти персонажи не могли встречаться ему в его взрослой жизни актера, эстрадника, писателя. Это, как мне кажется, косвенно доказывает, что и в Кораблёва он вложил себя, а не переложил из меня в Кораблёва – а потом какое-то исчерпание опыта у него наступило. Ведь и вся его остальная проза, та, что кроме «Дениски», – это две повести и немногие рассказы о том, что на самом деле случилось или на самом деле было пережито – на войне и в цирке.
15. Писательский поселок
Вконце 1950-х папа, наверное, решил, что надо держаться поближе к писателям, хотя «Денискины рассказы» он еще не написал, но, может быть, уже задумал.
Мы стали снимать дачу уже не по Казанке, а в новом писательском поселке в Красной Пахре. На самом деле это была никакая не Красная Пахра. Красная Пахра – это 45-й километр, а наш поселок – 36-й. Мы стали снимать там дачу еще и потому, что у папы появилась собственная машина. Ведь к этому поселку – в отличие от всех подмосковных дачных мест – не шла никакая электричка. Это было специально задумано – но не для нашего поселка, а для Института земного магнетизма, ионосферы и распространения радиоволн Академии наук, сокращенно ИЗМИРАН. Он был в пяти километрах от нас дальше по шоссе (то есть мы от него, если по-честному; потом там возник город Троицк). Вот для этого ИЗМИРАНа придирчиво искали и нашли такое место – не очень далеко от Москвы, но как можно дальше от поездов, чтобы их стук не мешал изучать земной магнетизм и всё прочее.
Эти места были дачным неудобьем, потому что нормальному дачнику нужна электричка. Правда, к нам ходил автобус. Но автобус – это, согласитесь, не то. Медленно и тесно.
Автобус ходил сначала от Калужской площади (сейчас Октябрьская). Остановка была у кинотеатра «Авангард», который размещался в большом здании бывшей церкви Казанской иконы Божьей Матери. Эта церковь (то есть уже этот кинотеатр) была окончательно снесена к визиту Никсона в СССР в 1973 году. Номер автобуса был 231. Он ехал, наверное, целый час до остановки «36 километр». Там была какая-то полусекретная воинская часть. И странное дело: очень много военных было во флотской форме, а по нашей речке под названием Десна, притоке Пахры, пока она еще совсем не обмелела, иногда гонялись шестивесельные лодки, и на каждом весле сидело по матросу.
Военный городок находился сразу за остановкой. Надо было пройти через него, по пути зайти в булочную и гастроном и даже в хозяйственный, если приспичило, потом по пологому склону спуститься в редкий лесок, пройти сквозь него и выйти к изгибу дороги, которая вела в наш поселок с шоссе, если ехать на машине. Дальше был мостик через узкую речку – ее у нас называли Черная речка. Это была та же самая Десна, но только после старинной, еще XVIII века плотины на Троицкой суконной фабрике.
Теперь оставалось пройти по мостику, снова подняться вверх, миновать пионерский лагерь, поселок Госстроя СССР (по левую руку), потом поселок Академии общественных наук (по правую руку) – и вот наконец писательский поселок. Всего два километра. И на машине от поворота те же два километра получались. Ходили вечерами, иногда поздними, через лес – мужчины и женщины, мальчики и девочки. За все время, что я там жил, то есть с 1958 года и, можно сказать, практически по 2009-й, – не было никаких инцидентов, никаких насильственных преступлений и посягательств.
Примерно 40 гектаров площади, примерно 60 «дачевладений» – вот и весь поселок. Пять улиц – длинные параллельные Южная и Восточная, поперечные Центральная и Малая и еще одна – Средняя, идущая перпендикулярно Центральной к Академической, которая была уже в соседнем поселке и отграничивала «нас» от «них».
На Центральной – посредине поселка – был домик под названием «контора». В прихожей стоял телефон. По вечерам люди ходили звонить: ключ был почти у всех; отдельные телефоны поначалу были только у особо важных товарищей. Звонить надо было через «восьмерку». Соединялось не всякий раз. Обычно очередь стояла – человек пять. Ирочка Матусовская звонила своему мальчику в Москву и громко кричала в трубку слова любви и неги. Описывала, как она без него скучает. Ему было плохо слышно. Она говорила по слогам. Ее никто не торопил.
Летними вечерами поселок выходил гулять. Писатели и их жены; родственники, живущие постоянно; друзья, приехавшие в гости с ночевкой. Трости постукивали по асфальту. Негромкие голоса. Разговоры почти сплошь о литературе во всем ее многообразии: не только о книгах, но и том, кто с кем, когда кому, каким тиражом и чего ради. Группы гуляющих встречались. Поклоны. «Здрассте…» Темнело. Кузнечики стрекотали изо всех сил. Пахло ночными цветами и трубочным табаком. Светляки глядели из теплой травы. За густой листвой видно было, как зажигаются окна…
Компаний было несколько. Вернее, так. Была очень тесная компания Антокольские – Верейские – Матусовские. Была компания Россельсы – Массы – Дыховичные – Драгунские – Тендряковы – Нагибины. Была компания Яковлевы – Солодари – Жимерины. Первая и вторая компании могли смешиваться. Вторая и третья – труднее и по частям. Первая и третья – практически никогда.
Были люди, которые в поселке общались мало и редко. Твардовский дружил с Трифоновым. Но случалось, в трудные минуты заходил ко всем без разбору. Михаил Ильич Ромм вообще не показывался. Иногда присоединялся к компании Бондарев, он прогуливался с женой и двумя дочерьми.
Рядом был детский санаторий, чудесный парково-архитектурный ансамбль 1949 года постройки. Главный корпус – в виде старинной богатой усадьбы с колоннами. Беседки над рекой – каменные, античного вида, и деревянные, ажурные, в духе русского модерна. И вот в такой деревянной беседке, среди берез и лип, где так приятно сидеть на теплой лавочке и глядеть, как серебристо блестит река, я в свои одиннадцать лет прочел нацарапанную гвоздем по белой краске сентенцию: «Жизнь – как детская рубашка: коротка и