«Театр открыт 15 июня водевилем «Два учителя», дивертисманом Семик и заключился большим фейерверком. Вторым спектаклем, 18 июня, была национальная опера наша «Мельник», прекрасно разыгранная, с русским дивертисманом и с фейерверком же. В третий раз 22 июня дана комедия «Новый Стерн», опера «Жидовская корчма» и дивертисман «Колонист».
…Из репертуара Императорского московского театра выбираются для сего театра такие пьесы, которые не требуют иных декораций, кроме созданных рукою природы, не везде оживотворяемой кистью Гонзаговой. В особенности русские пляски и русские песни чрезвычайно милы на этой русской сцене. Есть и балеты, которые могут украситься ею, и танцы наших Терпсихор, наших Зефиров покажутся еще блистательнейшими. Полковая музыка, нередко сменяющая оркестр сего театра, придает новую прелесть прелести сцены. Мы видели дам и в креслах. Должно еще заметить, что в сем театре везде слышно очень хорошо.
…В русском Колизее недоставало мест для бесчисленной публики, стекавшейся в сад… Гуляющие не могли, казалось, насладиться ни прекрасным вечером, ни пленительным местом. Знаменитая гостья наша, г-жа Зонтаг, любовалась им и, стоя на чрезвычайном возвышении пред изгибающейся Москвой-рекой, за которой расстилается прелестная долина с Девичьим монастырем, увенчанная Воробьевыми горами и красующейся картиной столицы, говорила, что не много видела подобных мест. Сия видевшая почти целую Европу певица-актриса отзывалась с непритворным восхищением о нашем Колизее и нашем балете».
В театре Нескучного сада неоднократно играл знаменитый актер Мочалов.
Театральные представления продолжались в Нескучном саду четыре года, а затем они прекратились, и мода на посещение Нескучного сада прошла, как это случилось прежде с гуляньями на Пресненских прудах. Москвичи потянулись в Петровский парк, где стала себе строить дачи знать. Здесь был открыт театр, куда перенесла спектакли труппа императорских театров. Здание Колизея было продано купцу Смирнову на слом, и сад сделался местом праздничного гулянья демократических слоев населения, чиновничества и учащейся молодежи. Припомним, что здесь, с учебником Кайданова под мышкой, бродил молодой герой повести Тургенева «Первая любовь».
Эти гулянья устраивались в Нескучном саду по праздникам. Бывали иллюминации, фейерверки и то, что ныне называется аттракционами. В сороковых годах привлекали сюда всю Москву «поднятия на воздушном шаре».
«Знаменитый Робертсон, – читаем мы в современной хронике, – в Нескучном саду два раза предпринимал свои воздушные путешествия с аэростатом огромной величины, а неустрашимый Александер, ученик известного Гарнерена, поднявшись на высоту тысяча двести сажень, с парашютом опустился на землю».
Писатель Загоскин, автор поныне читаемого романа «Юрий Милославский» и, того более, запомнившийся по «Ревизору» Гоголя, был большой патриот Москвы и, как он рассказывает в своих записках, не упускал случая похвалиться городом перед приезжими иностранцами. Усадив гостя в коляску, Загоскин первым делом вез его на Воробьевы горы, чтобы оттуда показать места, связанные с поучительной для иностранцев судьбой Наполеона. Затем не спеша ехал по Большой Калужской улице. С особенной гордостью давал он объяснения по поводу огромных больничных палат, выстроенных в начале тридцатых годов на средства князя Голицына, русского посла в Вене. Не успевал гость выразить свое восхищение размахом благотворительности русских, подивиться размерам и дворцовому облику больницы, как коляска уже ехала мимо Первой градской больницы, и тут Загоскину было раздолье превозносить человеколюбие своих соотечественников и заботы правительства.
И нас спустя полтора века вид этих двух больниц не оставляет равнодушными. Разумеется, мы уже не можем по-загоскински восхищаться щедростью богачей, не возвращавших, думается мне, стране своими пожертвованиями и малой доли средств и благ, достававшихся на их долю далеко не всегда по заслугам, но нас и сейчас поражает заложенный в этих постройках расчет на будущее, на выросший город, побудивший проектировщиков размахнуться на палаты, составляющие и ныне весомое звено в больничном фонде современной Москвы с многомиллионным населением. Восхищает нас и художественное совершенство возведенных ансамблей. И Казаков, построивший Голицынскую больницу, и Бове, автор проекта и строитель Первой градской больницы, создали здания, составляющие украшение города.
Церковь при Голицынской больнице, XIX век
Владение с садом и прудами, занимавшее около двадцати гектаров, было куплено основателем больницы князем Голицыным у прежнего владельца, барона Строганова, в 1795 году, специально для нее. Упомянем мимоходом, что Строганову усадьба была уступлена Екатериной I, женой Петра, владевшей ею совместно с князем Прозоровским, в 1728 году, а соседняя с нею усадьба принадлежала Салтычихе… Кто знает, не сохранились ли под зданиями больницы остатки фундаментов проклятой усадьбы с подвалами, где терзала своих дворовых бесчеловечная владелица?..
Строить больницу начали в июле 1796 года и открыли ее через шесть лет – в 1802 году. Голицынская больница считается одним из лучших творений Казакова. Архитектор почти отказался от декоративных украшений, однако достиг поразительного эффекта величественными пропорциями и планировкой здания, окаймляющего обширный курдонер. Центром ансамбля является главное здание со строгой колоннадой и мощным куполом. Позади больниц Казаковым разбит великолепный парк, спускающийся к Москве-реке, где он оканчивается каменной набережной с двумя прекрасными беседками-ротондами по краям. Они находятся сейчас на территории Парка культуры и отдыха имени Горького. Нельзя не указать на поразительно точно выбранное Казаковым место для возведения больницы: она прекрасно смотрится с улицы и составляет величественную картину со стороны реки.
В 1828 году дочь графа Орлова-Чесменского продала часть владений по Большой Калужской улице городу за 200 000 рублей для устройства больницы. Главное здание по проекту О. Бове было заложено в мае того же года и окончено в 1832 году. Центральный корпус больницы имеет мощную ионическую колоннаду. Здание увенчано куполом с широкими полукруглыми окнами в барабане и украшено скульптурным орнаментом. Вместе с пристройками больница составляет один из лучших архитектурных ансамблей Москвы тридцатых годов прошлого века.
На территории этих двух больниц много зелени – это остатки садов и питомников Демидова, о которых говорилось выше. Сохранившиеся аллеи где лучами расходятся от центральной площадки, где прихотливо вьются меж стенок подстриженных кустов, отмечают лестничками прежние террасы, нарытые крепостными Демидова. Искусно использованы для создания живописных поворотов дорожек овраги; через них перекинуты мостики, за которыми – холмики, некогда увенчанные беседками со скамьями, откуда открывался особенно живописный вид на реку и левый берег… Все здесь свидетельствует о высокой культуре русских садоводов, умело использовавших рельеф и особенности места, чтобы создать ландшафт, в котором искусство и природа сливаются в согласное целое. Нескучному саду, в который входили прежде больничные территории, принадлежит почтенное место в ряду прославленных парковых ансамблей отечественных садоводов, таких, как Гатчинский, Павловский и другие. В нынешнем виде Нескучный сад наряду с Измайловским парком, Сокольниками, остатками садов Коломенского составляет драгоценную часть зеленого наследия Москвы.
Арбат
В ныне уже далекие дни моей молодости я жил в Арбатских переулках, в доме, выходившем углом на небольшую, вымощенную булыжником, кособокую площадь со странным названием Собачья площадка и с журчавшей посередине старозаветной, затененной купой чахлых деревцев водоразборной колонкой, оправленной в камень. Из таких колонок в старину наливали ведра и наполняли нескладным черпаком бочки на колеснях. Я так и не доискался в то время, откуда такое прозвище, а ныне, когда она сделалась понятием отвлеченным, уже не лежит душа этим заниматься…
Знал я только, что в небольшом одноэтажном деревянном доме напротив моего жительства, где помещались булочная и зеленная, жил в свое время Сергей Александрович Соболевский, друг Пушкина, у которого поэт непременно бывал в московские свои наезды. И я, не думая об истинной хронологии жизни поэта, видел уже свой уткнувшийся в Собачью площадку Борисоглебский переулок кое-как вымощенным и еле освещенным масляными коптящими фонарями, и слышались мне доносящиеся из распахнутого окошка голоса, обрывки оживленного рассказа поэта, взрывы смеха… Потом оба друга показывались на крыльце и отправлялись, может быть, по переулку в сторону Поварской и дальше, за Никитские ворота, к Вяземскому, не то поближе, через Арбат, в Гагаринский переулок, в нащокинский дом. Впрочем, жили тут, в Арбатских переулках, многие друзья и приятели Пушкина, и тем более – знакомого со всей Москвой Соболевского, и не в одном доме по соседству гостеприимно растворялись перед ними двери…