заведет не с ней, а с подругой:
– Здрава будь, Беляна. Давно не виделись, забыл уж, какие глаза у тебя, – вытянул из-за пояса связку бус в три ряда и протянул рыжей. – Прими, не откажи Волку.
Белянка, чуть заробевшая, ресницами хлопала долго, а потом опамятовала:
– Ой, благо тебе, женишок. Приму, как не принять. От такого молодца все отрадно, – потянулась к бусам и цапнула, будто собака кость ухватила. – Не из жадности беру, а по сердцу. Когда ж дядьку твоего ждать? Обещался же обряд справить.
– А и ты обещалась терпеть, когда кусаться стану, – Глеб шутковал, а Владке не до смеха.
Такая злость взяла, хоть кричи! Едва сдержала себя и собралась было уйти, а Чермный не пустил:
– Куда ж ты, ведунья? Стой, порукой будешь. Вот стерпит Беляна укус мой, так зарок дам – обряд справлю. А ты, рыжая, вставай ровно и шею подставляй. Если насмерть загрызу, не взыщи, уж больно ты манкая. Округлилась, зарумянилась.
– У тебя таких манких на каждом подворье, – смеялась Белянка. – Водишь, небось, к колодезю и там кусаешь. Бусы возьму, и обратно не проси. Пойду вон, орехов сторгую. Приходи, коли надумаешь обряд править.
И пошла себе! Влада дернулась за ней, да почуяла, что Чермный за спиной встал.
– Постой, Влада, – голос Глеба дрогнул. – Все поймать тебя не могу.
– Сказала же, не лови, – говорила, зная, что уйти надо, но не ворохнулась, шага малого не сделала.
Глеб склонился, опалил жарким дыханием щеку:
– Сказать, сказала, а как не ловить – не ответила. Вижу тебя, и в глазах темнеет. Зло берет, что на меня не глядишь.
Дрогнуло сердчишко от речей горячих, голова кругом пошла, жар по крови побежал огневой. Влада задышала часто, слова принялась искать, а с языка само и соскочило:
– Так сам на меня не смотришь. Бусы другой даришь, обряд сулишь, – сказала и умолкла, только щеки румянцем рдели.
– Обиделась? – шептал, чуть не прижимаясь губами к горячему Владкиному виску. – Для того и бусы ей дарил, чтоб разумела, что дорог я тебе. Сама не ведаешь пока, но чуешь. Что, не так? Видел я, как ты смотрела, едва не спалила меня.
– Вон ты какой? – не сдержалась, обернулась к Чермному и посмотрела прямо в глаза. – Изгаляешься? Шуткуешь и себе выгоды ищешь?
– Такой, Влада. О себе никогда не врал, котом мягколапым не прикидывался. Дорога ты мне, веришь? – взор нежный, слова горячие.
– Глеб… – оробела Влада совсем. – Глебушка, не ходи за мной. Верю, что дорога, но ответить нечем. Оглянись вокруг, сколь девок пригожих. Почто мужатой проходу не даешь?
Чермный промолчал, только взглядом ласкал, да жарко, сладко. Молчала и Влада. Так и стояли посреди торжища, будто прилипли смолой друг к другу.
– Так и буду ходить, пока моей не назовешься. Ты знай о том, Влада Ско… – запнулся. – Влада из Загорянки. Вижу, что не противен тебе, а стало быть, хлестаться за тебя стану.
Ведунья и вовсе потерялась, но сдюжила, глянула строго:
– Хочешь отворот? Вмиг меня позабудешь, – глаза прищурила, ответа ждала.
А Чермный удивил: подался от Влады на шаг, а потом, подумавши, и вовсе отошел подальше.
– Не хочу, – улыбнулся широко, едва не ослепил. – Второго дня еще б подумал, а нынче – откажусь. Жить отрадно стало. Все через тебя, Влада. Я ж не дурень радости себя лишать.
Ведь не хотела улыбаться в ответ, а себя не пересилила. Засмеялась да так, что навеси звякнули:
– Что, боишься меня?
– Еще как, – ручищи поднял, мол, не подходи, окаянная. – Ты уж не смейся больше, ведуничка, а то от радости коленки у меня подогнутся, упаду и не встану. Ты плакать примешься, а я не хочу тебя печалить.
– Не стану плакать, – Влада головой покачала.
– Станешь. И плакать, и печалиться, – смеялся довольно. – Влада, приходи сумерками к Волхову. В роще у Божетехова дома стану ждать тебя.
– Охальник, – задохнулась от такой-то наглости. – Не приду, не жди.
– Ждать буду, – стукнул себя кулаком по груди. – Только оберег свой дома оставь.
Владка голову подняла высоко, взглянула гордо:
– Глеб, не приду. И говорить с тобой более не стану. Все на том.
Отвернулась и пошла туда, где вдалеке виднелась рыжая макушка Беляны. Шагала и чуяла горячий взгляд Чермного, едва сдержала себя, чтобы не обернуться и не заглянуть в темные блескучие глаза Лютого Волка.
– Ой, ты… – подскочила любопытная рыжуха, потянула за собой с торжища. – Взглядом жгёт, шею извернул, как смотрит. Владка, присушила Волка, ой, присушила. Да и сама вон жаром пышешь.
– Почудилось тебе, – врала ведунья. – Ни жара, ни ответа. Идем нето, Божетех браниться будет.
– Чего говорил-то? Чего сулил? Звал куда? – Беляна спрашивала без устали. – Ну чего молчишь?
Владка крепилась и молчала, и так до самого града, почитай до улицы, что вела к княжьим хоромам. Там уж рыжая вовсе кричать стала, требовать ответа:
– Ты подруга мне или кто?!
Владка уж было рот открыла, но слов так и не уронила. Из-за угла большой богатой хоромины вышел Нежата с дитём на руках. За ним гордо вышагивали две молодые бабы: одна всё руки тянула к ребятенку, а вторая придерживала большой живот.
– А вот и твой… – Беляна подбоченилась, брови свела и смотрела недобро на Скоров. – Глянь какой важный. А дитёнок хорошенький, крепенький.
И что ответить, коли права рыжая? Парнишка пухлявый, глазки востренькие, ручки в складочках. Ухватил отца за косу и держался, улыбался беззубо. Владка и дышать перестала: ком в горле встал, а сердце заледенело.
Нежата увидел ее, споткнулся, а баба, что шла опричь, охнула:
– Ты что ж, любый? Дитя уронишь. Отдай.
Скор как в забытьи сына передал с руки на руки и встал столбом. От Владки не укрылся и горестный излом бровей, и тоска в глазах светлых, и вздох его тревожный. Хотела сердиться, а не смогла. Чуяла лишь горе и зависть едкую. С того, должно быть, положила руку на живот, разумея, что много бы дала, чтоб дитя