После завтрака она выгоняла нянек из опочивальни, заявив о желании побыть одной. Дескать, хочет начать привыкать к уединению монастырской кельи и, пока есть время, замолить все грехи, что у нее скопились. Обманывала, конечно. На самом деле она спала. Сладко-сладко. Но на обед выходила, как восторженно заметила одна из нянек, и впрямь просветленная от молитв. Особенно светились у нее глаза. Мягко, ласково и… счастливо.
Вот только припухшие от поцелуев губы… Но Анна и тут нашлась, причем в первый же день, заявив, что решила истязать тело подобно великомученицам, кои жили в старину, потому нещадно их кусает, а скоро и вовсе наденет на себя рубаху из рогожи, а под нее вериги. И ведь верили бабки, что она так и сделает. То и дело, глядя на нее с умилением, крестились и приговаривали:
– Святая. Как есть святая у нас матушка.
У них даже заходили споры о том, кем ее сделает церковь после смерти: просто святой, преподобномученицей, учитывая, что она монахиня, просто мученицей или страстотерпицей. Да какие горячие дебаты велись – чуть ли не в волосы друг дружке вцеплялись. Хорошо, что у ее величества всегда была наготове примирительная микстура. Только ею она их и успокаивала по вечерам. До утра. Заодно и весь мой караул. А будущая страстотерпица тут же шмыг по коридору – и в мою келью. За новой порцией страстей.
Кстати, кое-какие детали из ее рассказов навели меня на некие размышления – не иначе как и тут приложил руку мой тестюшка, поскольку государь резко охладел к Анне еще на подъезде к Новгороду, на следующий день после того, как встретил по дороге князя Андрея Тимофеевича Долгорукого, ударившего челом на своего соседа по поместью.
– Князь его к себе в шатер пригласил. Государь согласился заглянуть. А на другой день ввечеру я его признать не смогла – словеса сквозь зубы цедит, смотрит вприщур, словно не на тебя, а вдаль куда-то, и все ему не так, все не эдак, – жаловалась Анна, прижавшись ко мне своей пышной грудью.
А я лежал и думал: «Ну какие ж все-таки женщины бывают мерзавки». Это я про Светозару. А вы думаете – совпадение? Допускаю и такое, но девять из десяти за то, что это ее работа. Больше некому. Не знаю как насчет порчи и сглаза, но что касается всяких отсух, придется признать – есть что-то такое на свете. Существует. А подлая Светозара это знает и вовсю пользуется. Каким образом происходит процесс отворота, сказать нельзя, и остается успокоить себя мыслью, что наука всерьез за этот феномен не бралась, вот он и остается пока загадкой.
«Все проходит», – написано на перстне царя Соломона. А на внутренней стороне перстня дополнение: «Пройдет и это». Нет-нет, я имею в виду не свой, с лалом – на нем только загадочные знаки, а тот, о котором рассказывают легенды. Очень глубокомысленные слова. Закончилась и наша третья ночь.
Простились мы с Анной хорошо.
– Славный ты мне дар преподнес, – задумчиво сказала бывшая царица на исходе нашей третьей ночи. – Я ведь и впрямь помышляла руки на себя наложить. Мыслишь, устерег бы? Да нипочем. Для того и настой у тебя утащила. И напоила всех тоже для этого – чтоб никто не помешал. А потом тебя вспомнила и решила – дай-ка загляну. Уж больно ты на всех прочих мужиков не похож. А мне все одно – грехом больше, грехом меньше. Если б оттолкнул, как хотел поначалу, – ей-ей, все бы выпила. До донышка. Спас ты меня своей лаской.
– А теперь? – осторожно спросил я.
– Ну уж нетушки, – улыбнулась она и озорно подмигнула. – Теперича, опосля того небушка, кое ты для меня яхонтами с лалами усыпал, мыслю – поживу покамест. Я еще и ирода ентого переживу, – пообещала она зло. – Да не токмо переживу, а дождусь, чтоб и кости его поганые сгнили[25].
Имя «ирода» я у нее спрашивать не стал – и так знаю. К тому же она почти сразу, судя по мечтательной улыбке, сменившей злость, забыла о нем.
– А чтоб еще крепче помнилось, я себе и имечко возьму в честь твоего подарка – Дарья. Чай, царице, хошь и бывшей, в выборе перечить не станут. Тебе ж одно молвлю – завидую я ладушке твоей. Как представлю, что у ней не три ночи, вся жизнь такая будет, – слезы на глазах. Нет-нет, ты не помысли, что злобствую, – тут же встрепенулась она, решив, что я могу неверно истолковать ее слова. – Я ж по-доброму. Я теперь за вас молиться стану, чтоб счастливы были и ты, и она. Как ее имечко-то?
– Мария, – сказал я, немного помедлив.
– Вот за Константина да Марью и стану богу поклоны бить. Сказывают, от христовых невест просьбишки прямиком господу в уши летят – авось и мою услышит о счастьице вашем. Вишь как ладно – ты мне, выходит, и с этим подсобил, а то я раньше и не знала, за кого молиться.
– За себя, – тихо произнес я.
– Ты еще скажи – за него, – слабо улыбнулась она. – Себя мне токмо отпевать осталось, а это негоже – другие для такого сыщутся. Нет уж, я за вас. Ну и ты, коль вспомянешь ненароком, поставь свечу святым угодникам. Токмо молись не за инокиню Дарью – лишнее оно, а за то, чтоб они тебя во сне мне ниспослали.
– Я… заеду еще, – пообещал я. – Обязательно заеду.
– Не надо, – мотнула она головой. – Одно переживание, а проку никакого. Пусть уж разом все кончится. И провожать меня не ходи. Не хочу, чтоб ты на моем постриге был и в рясе меня зрил. Лучше такой запомни, ладно?
И ушла.
Навсегда.
Я сдержал слово. Слегка удивленному таким отсутствием контроля с моей стороны подьячему Телепню Наугольному я заявил, что царица на кресте поклялась вести себя достойно, лишь бы моя рожа не маячила перед ее глазами – уж больно обрыдла за время путешествия.
– Да нешто ты виноват, князь-батюшка, – робко попытался утешить меня Наугольный. – Не по своей воле бдил – повеление государево сполнял. Зато теперь царь беспременно тебя наградит. – И грустно вздохнул.
Оставаться тут ему явно не хотелось.
«Наградит… за свои рога, – улыбнулся я и задумался. – А интересно, был ли хоть один смельчак, который наставил Иоанну Васильевичу сие ветвистое украшение?» И пришел к выводу, что вряд ли. Уж очень дорогую цену пришлось бы платить, если б выплыло наружу. Это только в легендах за ночь с Клеопатрой мужики готовы были отдать жизнь, а в реальности все предпочитают расплатиться подешевле.
Кстати, никакого чувства стыда или раскаяния я перед царем не испытывал. Дурак он, вот и все. Тоже мне нашел бесчувственную колоду, как отзывался об Анне. Все равно что увидеть спящую на дереве пантеру и решить – раз не шевелится, значит, перед ним ленивец. А ты будить-то ее пробовал, Ваня? Ах нет? Тогда это твое личное горе. А я разбудил, потому авторитетно заявляю: никакой это не ленивец, а самая настоящая пантера. Та еще Багира! И точка!
Кстати, там же мне довелось повстречаться с одной из своих старых знакомых, хотя не скажу, что эта встреча принесла мне радость…