Читать интересную книгу Заговорщики. Перед расплатой - Н. Шпанов

Шверер в ужасе откинулся на спинку скамьи: Кребс?! Маленький, круглый, как шар, вечно веселый Кребс!.. Шверер хорошо знал его бездарность и легкомыслие.

Повидимому, слова Гитлера поразили и испугали всех генералов. Швереру, как начальнику русского отдела восточного управления ОКХ, стало не по себе. О чем бы тут ни говорили, дело шло ведь о судьбе Германии, а Кребс во главе генерального штаба — это было похоже на скверный анекдот.

Шверер с надеждой посмотрел на Гудериана, ожидая, что тот найдет выход, скажет что–нибудь, что разрядит атмосферу, заставит Гитлера переменить решение. Но нет, Гудериан поблагодарил фюрера за отпуск и стал складывать свою папку. Шверер с ужасом понял, что лишается одного из самых влиятельных и верных своих союзников. Кто поможет ему теперь в осуществлении плана открытия Западного фронта и пропуска англо–американцев к Берлину? Кто помешает теперь русским взять Берлин? Чего стоит теперь прекрасный план поворота всех дивизий, всех боевых средств, еще остающихся на Западном фронте, на восток, против неумолимо надвигающейся армии русских?..

Но, повидимому, до сознания Гитлера в те дни уже не доходила правда о положении Германии. Он с нескрываемой досадой и нетерпением ждал, когда закончатся доклады генералов, и, видимо, только для проформы задал начальнику штаба Геринга Коллеру вопрос, ставший традиционным для всех совещаний:

— Когда вступит в строй наш новый реактивный истребитель "Фокке—Вульф"?

Кажется, он даже не слушал ответа Коллера, пытавшегося как можно мягче преподнести сообщение о том, что заводы, строившие опытную серию реактивных истребителей, уже захвачены Советской Армией и им уже не суждено увидеть воздух. Гитлер следил за Коллером тупым, бессмысленным взглядом мутных глаз и, как только увидел, что губы генерала перестали двигаться, поспешно сказал:

— Гюнше, дайте шкатулку с орденами.

Все поняли, что этому моменту Гитлер придает значение самого важного пункта совещания. Под сумрачными взглядами генералов он принялся бережно освобождать из папиросной бумаги образцы новых знаков отличия, только что присланных с фабрики орденов. Он любовно разглядывал их, поглаживал и, передав один орден ближайшему из генералов, спросил:

— Как вы находите?.. Этот орден я намерен учредить для тех, кто первым войдет в Москву. Вы видите здесь, в центре, под знаком нашей свастики девиз: "Там, где я ступаю, умирает все!" Жизнь никогда не возродится на полях России, которую вторично пересекут мои войска. — Тряся головой, он оглядел присутствующих: — Господа, я обещаю первый такой крест тому из вас, чьи войска ворвутся в Московский Кремль! Я сам, вот этими руками, надену его герою… Я еще подумаю и, может быть, прикажу сохранить всего лишь один экземпляр этого знака именно для такого героя. Один экземпляр!.. Быть единственным кавалером ордена! Такой чести не имел еще никто, никогда, нигде!..

Даже Шверер смотрел на Гитлера с чувством, похожим на презрение, на лице же Геринга блуждала откровенная насмешка.

Шверер хорошо помнил, чем кончилось последнее совещание с участием Гудериана: он тогда уже понял, что судьба войны, беспримерной в истории человечества, решена. В ту ночь катастрофа представилась ему неизбежной. Ее определило тупое упрямство фюрера, его нежелание вникнуть в обстановку на фронтах, его дилетантское отрицание всего разумного, что предлагалось генералами. Шверер верил тому, что причина крушения нацистско–генеральской империи определена волей, решениями полусумасшедшего шизофреника. Но Шверер настолько ничего не понимал в истинном ходе истории, что ему казалось: не трясись у Гитлера голова, не дрожи у него руки, не будь он весь похож на развалившуюся тряпичную куклу, все пошло бы иначе. Шверер воображал, что от Гитлера и его генералов еще зависело что–то в ходе войны. Единственное, что он тогда понимал: война была в те дни историей, определявшей движение сотен миллионов человеческих судеб, одни из которых стремительно катились к заслуженному концу, чтобы дать возможность свободно развиваться другим. Но то, что представлялось Швереру трагической случайностью, было в действительности исторически закономерным возмездием кучке маньяков мировладения, толкнувших народы в кровавую баню войны. Швереру не дано было знать, что трагедия немецко–фашистских генералов была и крушением многих надежд для тех, кто стоял за спиною американских и английских генералов, торопившихся к Берлину. Вместе с Гитлером терпели поражение хозяева Соединенных Штатов Америки. Заря освобождения уже загоралась над доброй половиной Европы сразу.

После последнего совещания с Гудерианом события, казалось Швереру, понеслись с умопомрачительной быстротой. Теперь, передумывая их, он уже с трудом восстанавливал детали. Все сливалось в цепь диких метаний между штаб–квартирой армии и бомбоубежищем Гитлера.

Впрочем, это не только казалось Швереру. События действительно развивались с невиданной стремительностью. Советская Армия наступала с таким напором и такими темпами, что гитлеровское командование не только лишилось возможности что–либо планировать в обороне Берлина, но и теряло представление о действительном положении на фронтах. Гигантские клещи советского охвата, прорезав своими бронированными клешнями, насчитывавшими до четырех тысяч танков, всю глубину немецко–фашистской обороны, устремились в обход германской столицы. С Коттбусского направления, от Франкфурта–на–Одере и с Фрейенвальде двигались советские танковые армии. Они давили на своем пути гитлеровскую пехоту, дробили фортификационные сооружения и подавляли всякие попытки сопротивления со стороны немецких танков. "Пантеры" и "Тигры" эсесовских бронетанковых дивизий, лишенные бензина, превращались командованием в стальные доты смертников, но советские танкисты делали их просто бронированными могилами гитлеровцев. Еще кое–как действовавшие телефонные линии подземного узла связи имперской канцелярии с каждым часом приносили главарям гитлеровской шайки все более угрожающие известия. Расстояние от переднего края наступающих советских войск до резиденции Гитлера сокращалось с каждым днем, с каждым часом, но на все доводы своих генералов, требующих перенесения ставки на северо–запад, навстречу американцам, Гитлер упрямо твердил свое маниакальное "нет". Он боялся даже на минуту высунуть нос из своего бункера, прикрытого восьмиметровой толщей железобетона. Содрогающаяся вокруг него земля, гул бетона, вой вентиляторов — все это казалось ему таким страшным, что, отдав однажды приказ о переезде на запад, он тотчас же отменил его: ведь для того чтобы переехать, нужно было выйти на поверхность. А через несколько дней стало уже поздно. О переезде не могло быть и речи: кольцо советского окружения почти сомкнулось. Остался узенький коридор, по которому Кребс и новый комендант Берлина Вейдлинг надеялись втянуть американцев в берлинский круг смерти, чтобы столкнуть их с русскими. Геббельс продолжал с тупостью кретина твердить, что как только советские войска встретятся с американскими, между ними произойдет сражение. На это фатальное столкновение союзников надеялись все, от Гитлера до последнего эсесовского солдата в его охране; на это столкновение заставляли рассчитывать фольксштурмистов и прятавшихся по подвалам берлинских женщин и стариков. Чтобы ускорить вожделенный миг удара по русским соединенными силами немецких и американских войск, Гитлер приказал отвести к востоку все войска, еще остававшиеся на Эльбе между Дрезденом и Дессау—Росслау. А тем временем, чтобы задержать миллионную советскую армию, вышедшую к лесам Шпрее, он бросил в бой свой последний резерв — охранный эскадрон численностью в 250 человек с несколькими танками и броневиками.

— Пусть они умрут все до одного, но дадут время Венку подоспеть нам на помощь.

И действительно, скоро от эскадрона осталось 20 раненых солдат. Но чтобы его раздавить, как козявку, советским войскам не понадобилось задерживаться. Это сделали мимоходом несколько танков.

Шверер не верил тому, что "армия Венка" может принести спасение Берлину, и даже тому, что она вообще когда–нибудь появится под его стенами. Ведь это вовсе и не была армия. Из ее девяти дивизий шесть существовало только в воспаленном мозгу Гитлера. Все, кроме него, знали, что у Венка всего три дивизии, плохо экипированные, плохо вооруженные и состоящие главным образом из 17–18–летних юнкеров, взятых со скамей офицерских училищ. Эти три горе–дивизии и составляли корпус генерала Коллера, недавно перевезенный из Норвегии. Придавая его мифической "армии Венка", Гитлер воскликнул:

— Венк, я передаю в ваши руки судьбу Германии.

Все в ставке отлично понимали, что их судьба находится в более чем слабых руках. Движением Венка никто из генералов даже не интересовался. Только Гитлер требовал, чтобы ему каждый час сообщали о положении "армии спасения".