«А ведь для него все это впервые», — вдруг подумал сержант и спросил:
— Обыскивал?
— Не-е. Вот пушку осмотрел. Стрельнуть бы из нее.
Гомозков прикрыл утомленные глаза, поморщился от ноющей боли в руке, негромко обронил:
— Спасибо тебе, Алексей, за выручку.
— Да ну, чего там, обыкновенное дело: спрашиваем — отвечаем, сколько будет дважды три, умноженное на девять.
Сержант усмехнулся, достал фляжку, глотнул ледяной колодезной воды.
— Ты знаешь, что однажды сказал один умный и старый человек о нашей службе? — Сержант помолчал, собираясь с мыслями, а может быть, вспоминая сказанное. — «Нигде, как на границе, не чувствуешь, как дорог простой миг бытия, дорог друг, глоток свежей воды. Нигде, как на границе, не познаешь, как неестественны трусость, ложь и лицемерие, — как они бессмысленны. Только на границе людям часто случается видеть собственную смерть в облике ли респектабельного цивильного человека или озверевшего, готового на все бандита». За годы службы на границе этот человек видел сотни смертей.
— Недозор, что ли? — догадался Агальцов.
— Да, Ива Степанович. Вот ты сегодня первый раз видел свою смерть.
Гомозков кивнул на мертвого нарушителя.
— Он мог тебя убить.
— А тебя?
— И меня. Но не в первый раз.
— Ладно. Что не случилось, то не считается, — весело сказал Агальцов. — Думаю, что этот гигант был не один, товарищ сержант, а изображал из себя Буцефала, проще говоря, лошадь Александра Македонского. Но седок не оставил ля тряс.
— Чего не оставил? — вскинулся Гомозков.
— По-французски ля тряс — след. Так седок его не оставил.
— Разбираешься, — задумчиво протянул следопыт.
ГОМОЗКОВ И КАПИТАН СТРИЖЕНОЙ
Дожидаясь капитана, Гомозков не сидел без дела. Укутал Мушкета в бушлат, обшарил на всякий случай поляну в поисках следов. Не обнаружив таковых, вернулся к мертвому нарушителю и тщательно обыскал его. Две полные обоймы к бесшумному пистолету, плитка черного шоколада, белые таблетки в целлофановом пакете, сигареты «Мальборо», стеклянная плоская фляжка с коньяком. И никаких документов. Похоже, на прогулку собирался человек.
Для Гомозкова сегодняшний поиск — повторение пройденного. И все же этот долгий бег по лесу и короткая схватка на поляне как бы заново волновали следопыта, заставляли взглянуть на себя со стороны, оценить каждый шаг, выявить ошибки. На поляну он выскочил опрометчиво, то, что торопился достать нарушителя, — не оправдание. Возможность засады нужно было предвидеть и обойти стожки по кромке леса. Капитан, конечно, выскажется по поводу контузии и ранения Мушкета.
Строг Стриженой, но справедлив. А последнее время совсем засуровел капитан. И тому есть причина. Уехала жена. Красивая женщина, ничего не скажешь. Полгода всего и прожила на заставе. По его, Гомозкова, рассуждению, женщине на границе делать нечего — никаких тебе развлечений. Пообщаться, поговорить разве что с Агальцовым. Капитан весь в делах и заботах, участок-то трудный, ох трудный. Гомозков знает это по себе, на таком участке не заскучаешь.
И опять же привычка. Кто вырос в большом городе, к пограничной тишине тому трудно привыкнуть, а тут иной раз комара слышно. Случаются тревоги, так тоже для городского человека не сахар. Шум среди ночи, «газики» ревут, солдаты топают, команды рвут эту самую пограничную тишину. Захочешь потом уснуть — не уснешь. Все равно ждать будешь — что там, как там? Большой город, большой город. Гомозков и сам тосковал иногда по своему Саратову.
С капитаном у сержанта сложились дружеские, добрые отношения, вместе решали шахматные задачи, до которых Стриженой был охоч, вместе думали, как плотнее закрыть границу, вместе бегали тренировочные кроссы — готовились к тому, что случилось сегодня.
Серьезный, хитрый, дерзкий прорыв. И то, что нарушитель отравлен медленно действующим ядом, подтверждало опасения следопыта — где-то затаился «второй», тот, что не оставил следа. Придется вызывать отрядного проводника с собакой. И пройти по обеим сторонам ручья. Дождь и время — вот что работает на «второго». А может быть, вспугнутый боем на поляне, он уже выскользнул за рубеж?
Обследовать контрольно-следовую на всем протяжении — такую задачу поставит капитан, если уже не распорядился осмотреть КСП.
Капитан с Заборовым вынырнули из зарослей с юга, откуда Гомозков их не ждал. Вымокшие до нитки, словно их окунали в глубокую воду, Стриженой и Заборов привалились к крайнему стожку, давая отдых натруженным ногам, и не спеша закурили, первым капитан, потом солдат.
Стриженой выслушал доклад Гомозкова, недовольно нахмурился, узнав о ранении Мушкета, и подошел к лежащему на боку нарушителю.
— «Мальборо», говоришь, и коньяк?.. На пикник собирался. И заметь, Гомозков, погоду для этого выбрал подходящую. «Лошадка», что и говорить, мощная. И все же не поверили «там», что при крайней необходимости человек этот воспользуется ампулами с цианом, подстраховались ровно настолько, чтобы дать «второму» уйти, а «носильщику» наследить...
— Выходит, «рядовой» тут лежит, «генерал» ушел, — вставил Гомозков.
— Выходит так, Глеб. Отряд поднят по тревоге дружинники тоже не спят.
Капитан аккуратно спрятал окурок в- портсигар.
— Куда ж ему деваться?
— Возьмем, товарищ капитан, — улыбнулся Гомозков. — Вот только дождь некстати.
ГОМОЗКОВ
Дождь размыл контрольно-следовую полосу до стыка с соседней заставой. В низинах стояли огромные лужи, и ни о каком прочтении следа не могло быть и речи. В двух местах дикие свиньи так вспахали полосу, что даже Гомозков только развел руками, глядя на глинистое месиво. Отрядный следопыт Тарас Карун с собакой Найдой метался вдоль КСП, поглядывая на высокое начальство с опаской, но все это были дежурные пустые хлопоты. Собака, как и предполагалось, след не взяла.
Офицеры из отряда во главе с начальником штаба подполковником Шуховым поглядывали на Гомозкова, ожидали, что скажет лучший следопыт. Они прошли пешком весь участок, подолгу ждали, пока сержант колдовал над мало-мальским отпечатком на залитой водой КСП. То он долго измерял и исследовал лунку, образовавшуюся на самой середине полосы, то уходил немного в тыл и просил Каруна поработать с Найдой. Гомозков едва не стер колени, ползая вдоль размытой ручьями, побитой косыми сильными струями дождя КСП.
Он двигался впереди группы, чтобы видеть дозорную тропу чистой, незатоптанной, и остро чувствовал отсутствие Мушкета. Нет ничего хуже слепого поиска. Гомозков не верил в обратный прорыв. Предчувствие подсказывало ему, что «второй» где-то рядом, затаился и ждет, пока затихнет шум, поднятый дерзким нарушением.