бы ни нарушил.
– Но мамы уже нет в живых.
– А Мередит жива.
– Ну тогда – нельзя ли связаться с ней через мамино завещание? Она же оставила для нее фонд. Можем получить какую-то информацию оттуда.
– Тоже все засекречено. Дэвид сказал, многие люди держат подробности своих завещаний в тайне. Не такая уж редкая практика.
– Тогда зачем он вообще нас про нее спрашивал?
– Вот и я задала Дэвиду ровно этот самый вопрос, а он тогда сделался страшно уклончивым и загадочным. Оказывается, он вообще не должен был упоминать при нас Мередит. А сам налажал. Мама не хотела, чтобы мы знали про Мередит.
– Но почему?
– Понятия не имею. Надо разузнать побольше про сам судебный процесс, но во всех заметках, которые я нашла по этому поводу, говорится одно и то же, почти дословно. Дело было улажено мирно, быстро и тихо. Никаких подробностей. Но вообще – поверить не могу, что ты там нашла книгу Мередит. Я жду экземпляр из букинистического – а у тебя он всю дорогу был?
– Я сама не знала, что он у меня есть.
– Ну так и что там, в книге?
– Всего пара слов, коротенькая биография.
Сара рассказала о том, как пыталась найти что-то по интернету, но для Анны-Кат, которая сама уже перерыла весь интернет несколько недель назад, там не оказалось ничего нового.
– Ну ладно, а еще что-нибудь там в книге было? Надписи, вложенные документы, закладки? Ну же?
– Сейчас. Дай посмотрю.
Сара пролистала книгу.
– О боже мой! На последней странице написан целый секретный код!
– Ты серьезно?
– Нет.
– А теперь давай серьезно. Посвящение? Благодарности? Что там?
Сара пролистала первые страницы и прочла вслух: «Джеку Грейсону: я все равно тебя люблю».
– Джеку Грейсону: я все равно тебя люблю?
– Как-то странно. Может, это другой Джек Грейсон?
– Другой Джек Грейсон?
– Никогда не знаешь, – сказала Сара.
– А когда книга вышла?
– Через год после папиной смерти. В девяносто пятом, – ответила Сара.
– С какой стати Мередит Лэмб посвятила бы книгу папе?
– Может, она его двоюродная сестра?
– Может быть.
– Может, они дружили?
– Может.
– Или нет, – прошептала Сара. Внутри у нее все оборвалось – буквально сердце в пятки ушло. Наступила долгая неуютная пауза.
Анна медленно выдохнула.
– Какая-то женщина пишет книгу и посвящает ее папе со словами «Я все равно тебя люблю»? Сара, ты же не думаешь, что папа и эта женщина…
– Даже не начинай! Может, это вообще не настоящее ее имя. Может быть, псевдоним. Это может быть кто угодно. Хоть вообще мужчина.
– Это не псевдоним – я выяснила у издательства. Но я и еще кое-что нашла. В другой биографии Мередит говорится, что она работала волонтером в частной средней школе «Академия Тилни».
– Ого, это уже кое-что. Это же папина школа. Они работали вместе.
– Сара, ты часто говоришь коллегам, что их любишь?
Сара осела на кухонный стул.
– Ну, он хотел стать писателем, а она явно тоже была писательницей… может, они вместе посещали какие-нибудь курсы… и что, если…
И Сара, и Анна некоторое время молчали. Ни одной не хотелось заканчивать фразу. На Сару навалилась дурнота. Она крепко сжимала в руках книгу Мередит – книгу, посвященную ее отцу какой-то женщиной, которая утверждала, что «все равно» любит его. Да что вообще это значит?
– Ну, если они и вне работы дружили, хорошему другу можно сказать «я тебя люблю», – промолвила Анна наконец. – Ручаюсь, ты Бинти говорила, что ее любишь.
Сара яростно закивала.
– Именно что! Близкие друзья постоянно говорят друг другу «я тебя люблю».
Анна снова притихла.
– Но, судя по словам Дэвида, у Мередит есть взрослый ребенок. И мама давала им денег – а не только оставила по завещанию. Он говорил, она и прежде давала этой женщине деньги. – Она печально вздохнула. – Очень в мамином духе было бы проявить такую щедрость, даже если…
– Но предательство не в папином духе. Он же маму обожал. А она обожала его. Мама столько раз рассказывала нам все эти истории, как они друг в друга влюбились. Помнишь, мама встречалась с тем ассистентом преподавателя, постарше ее, а зимой в ее жизнь ворвался папа – и украл ее сердце за Китсом, свечами и горячим супом. Совершенно идеальная история любви.
– Я тоже всегда так считала.
– Считала?
– Не хочется верить, что у папы был роман на стороне, но все равно вряд ли мы теперь узнаем, был или не было. Мы совершенно точно всегда знали, что он нас любит, но это тоже еще не значит, что у него не могло быть какого-нибудь романа. И плюс к тому – зачем бы маме держать это в тайне, если там нечего скрывать?
Сара расхаживала по квартире взад-вперед: из кухни до окна спальни и обратно. Зачем только она вообще начала думать об этой Мередит, лучше бы не высовывала головы из привычного мира. Там безопаснее.
– Это всего-навсего посвящение. Мы ничего толком не знаем.
– Ты права. Нам нужно больше информации.
– Ну, Дэвид в эти выходные будет в Нью-Йорке, мы с ним встречаемся. Может, мне удастся из него что-нибудь выудить.
– Если кто-то и может от него чего-то добиться, так только ты.
– Что это ты имеешь в виду?
– Он всегда питал к тебе слабость.
– Неправда!
Сара минутку поразмышляла об этом. Может, все-таки самую капельку, но правда?
Она покачала головой.
– Все равно у него сейчас есть девушка. – Она опустилась на кровать рядом с Гэтсби и запустила пальцы в теплую шерсть. – Я с ним поговорю. Посмотрим, что мне удастся выяснить.
– Отличная идея.
Голос у Анны дрожал.
Сара выпрямилась.
– Понимаю, выглядит это все не ахти, но нельзя делать скоропалительные и безумные выводы на основании всего-навсего случайного посвящения.
Анна-Кат сказала, что ей пора к детям, и повесила трубку. Сара знала, что она плачет. Так непривычно, обескураживающее было слышать сестру настолько выбитой из колеи. Должно, непременно должно найтись какое-то разумное объяснение. Она непременно выжмет из Дэвида правду.
Глава 20
Пишите так, чтобы угодить одному человеку.
Если вы откроете окно и, образно говоря, займетесь любовью
со всем миром сразу, ваша история рискует подхватить пневмонию.
Курт Воннегут
Сара с Дэвидом встретились в воскресенье во французском бистро близ Линкольн-центра. Он был в темно-синем спортивном пиджаке, свежеотглаженной рубашке и брюках хаки – типичный наряд вашингтонского юриста. С годами Дэвид и правда сделался привлекательнее. Сара вспомнила слова Анны, что она ему всегда нравилась. Ну вряд ли, конечно. Они такие разные – он весь из себя практичный, рассудительный.
От хлебной тарелки Дэвид отказался,