на белом фоне снежной мостовой одинокого городового. А вокруг была тишина. Через замерзшую Неву виднелись серые гранитные стены крепости и на башне – императорский штандарт. Когда мы проезжали мимо городового, он отдал нам честь. Я взглянула на его пепельно-серое лицо и вздрогнула: какое-то чувство подсказало мне, что этот человек не доживет до утра.
Мои родители вернулись в воскресенье из Финляндии. Они облегченно вздохнули, когда мы благополучно прибыли в посольство, и действительно, не успели мы войти в дом, как раздались крики и выстрелы, и толпа народа пробежала по Суворовской площади по направлению к набережной. Люди бежали, размахивая ружьями, шашками и револьверами. Они мчались, как дикие звери, которые вырвались из клетки, потеряв рассудок и человеческий облик.
В полдень мой отец, несмотря на настойчивые просьбы моей матери, пошел, по своему обыкновению, в Министерство иностранных дел. Он пришел домой совершенно подавленный. Правительство отсрочило созыв Государственной думы, и это было, по мнению моего отца, глубоко пагубно для России. По городу шли слухи, что в Петроград вызван с войсками генерал Иванов. Ему был дан приказ во что бы то ни стало подавить мятеж Петроградского гарнизона, и приближение генерала к столице еще более раздражило революционных вожаков.
В то время Петроградский гарнизон состоял из молодых новобранцев, которые должны были идти на фронт. Конечно, они никого не знали, и у них не было никого, кто бы их мог возглавить. Когда они пришли к Государственной думе, нашли там лишь хаос и беспорядок: все говорили разное. Керенский призывал к борьбе за свободу. Председатель Государственной думы заявил батальону Преображенского полка, что правительства вообще не существует. Чхеидзе постарался объяснить, что теперь солдаты должны подчиняться только Совету рабочих и солдатских депутатов. Но им никто ничего не сказал про государя, который в этот ответственный момент отсутствовал в столице. Если бы он в этот момент оказался в Петрограде и торжественно заявил бы перед народом, что готов дать ответственное министерство, я уверена, что армия встала бы на его сторону и с оружием в руках разогнала то сборище хулиганов и коммунистов, которые сеяли по городу смуту и бесчинства.
Так как отец мне запретил покидать здание посольства, я провела день на ступеньках салтыковского дома, следя за проходившими по Суворовской площади толпами, и прислушивалась к разговорам у нас. Военный арсенал был взят и разграблен толпой солдат и рабочих, которые стали немедленно раздавать оружие направо и налево. Окружной суд горел, и на Литейном проспекте происходило настоящее сражение. Провокаторы напали на Департамент полиции и поторопились сжечь все документы, их компрометировавшие. Вооруженная толпа взяла приступом тюрьмы и освободила преступников. По всему городу разъяренная толпа гонялась за городовыми и убивала их. Каждый вновь приходивший рассказывал о полной анархии в городе и о крушении всего того, что представлялось до сих пор прочным и незыблемым. И мне казалось, что на свете уже более не существует ничего прочного, что стены дома, оберегающие меня, могут ежеминутно обвалиться и земля, на которой я стояла, может провалиться подо мной.
Днем нас посетили несколько английских дам, невзирая на опасность на улице. Они занялись шитьем белья для бедных в главной зале посольства, прислушиваясь к перестрелке, доносившейся с Литейного, и обмениваясь впечатлениями о виденных ужасах. Одна из них видела толпу пьяных солдат и рабочих, которые тащили связанного городового по улице; другая видела, как был расстрелян офицер на ступеньках какого-то дома; третья прошла мимо костра, вокруг которого толпился народ, – ей объяснили, что на нем сжигали агента тайной полиции. Та революция, которую Временное правительство так лицемерно называло в своих воззваниях бескровной, уже на второй день доказала совершенно обратное: сотни людей были самым зверским образом убиты в Петрограде, Кронштадте, Выборге и Гельсингфорсе.
Позднее, днем, до посольства донеслись громкие крики. Это Петропавловская крепость перешла в руки восставших, и мною овладело чувство безысходного ужаса, когда я увидела, как на главном шпиле поднялся красный флаг, словно бросая вызов дворцам, которые были расположены на этой стороне Невы. Вечером показались первые грузовики, которые впоследствии сделались символом русской революции, переполненные вооруженными солдатами. Они кричали, палили в небо и в прохожих – казалось, что все преграды для них теперь пали.
Наступил вечер, но успокоения не наступило. В течение всей ночи на улицах продолжались бои. Шла охота на несчастных городовых. Бронированные автомобили, еще преданные правительству, вели перестрелку с мятежниками. На крыше Мраморного дворца пулемет, установленный, как я узнала впоследствии, по приказу Протопопова, долго поддерживал огонь, пока пулеметчик, наконец, не был снят и пулемет зловеще не замолчал.
Большой город быстро приобретает следы революционной анархии, подобно красивой женщине, которая перестает заниматься собою. Когда на другое утро вышла на Суворовскую площадь, всегда полную движения и нарядности, я поразилась ее заброшенному и унылому виду. Трамвайные рельсы были занесены снегом, провода печально висели, кое-где порванные; загородив тротуар, лежал поваленный фонарь. Снег был грязно-бурого цвета. Повсюду были видны окурки, бумажки, кто-то из новоиспеченных революционеров потерял красный бант, который валялся на снегу. Солдаты и рабочие шли толпами через мост, и казалось, что солдаты уже потеряли свой молодцеватый вид. Они были одеты неряшливо и небрежно, плохо держались: у них были расстегнуты шинели и рубахи, кое-как надеты фуражки, и они были увешаны всеми видами оружия, украшенного красными тряпками и бантами. У одних были офицерские шашки, у других за поясом было заткнуто по нескольку револьверов. Вскоре показались грузовики, украшенные красными флагами, потом в течение дня показались реквизированные частные автомобили, переполненные солдатами и матросами. Обычно на крыльях машины лежало по одному солдату с ружьями, взятыми на прицел, а в разбитое окно угрожающе высовывался пулемет.
Отель «Астория», населенный по преимуществу офицерами, был взят приступом, так как из его окон кто-то выстрелил. Все офицеры в отеле были арестованы. Один генерал пробовал оказать сопротивление и был поднят на штыки. Удалось избежать избиения офицеров только благодаря вмешательству французских и английских офицеров, которые жили в той же гостинице.
В полдень последнее сопротивление правительственных войск, занимавших Адмиралтейство, было сломлено, так как из крепости было дано знать, что если Адмиралтейство не сдастся, то по нему будет открыт огонь. Зная, что это явится совершенно невосполнимой потерей для военного флота, морской министр адмирал Григорович решил сдать Адмиралтейство революционерам. Они отвезли его в Государственную думу, но в общем обошлись с ним вежливо. Григорович был обаятельнейшим человеком, всей душой преданным русскому военному флоту. Когда я его встретила два месяца спустя, едва узнала – так он постарел.
Мой