Я поднял на ноги всех сторожей, всех полицейских и провозился с этим делом до 11 час, но без результата. Какова же была моя радость, когда на следующий день я получил свою книгу…
46*. В. Н. Шульцу
29 ноября 96
29 ноября 1896
Москва
Милостивый государь!
Сегодня я переговорил со всеми относительно Вашего предложения. Выяснилось следующее.
Мы можем взяться начиная с 27 декабря сыграть два раза "Акосту" с Барнаем и два раза "Польского еврея"1. Очень было бы желательно и для нас поставить "Отелло" с Барнаем. Но относительно этой пьесы ничего
положительного не обещаем, но постараемся устроить. То же самое скажу и о постановке "Самоуправцев", "Гувернера", "Бесприданницы". Если дело пойдет, приложим все старания, чтобы пошли и эти пьесы.
Итак, пока обещаем Вам только 2 "Акосты" и 2 "Польского". Никаких доходов и никаких расходов Общество на себя не принимает, точно так же как и риска в этом деле, так что театр Парадиз 2 должен быть снят на Ваш риск и счет. Для бутафории Общества должна быть отведена достаточная по размерам комната с хорошим замком. Все народные сцены должны итти по mise en scene нашего Общества.
Общество, кроме вечеровых расходов, получает причитающуюся ему часть на погашение затрат по постановке и часть платы статистам.
Вот, приблизительно, те условия, которые выяснило мне правление. От себя буду просить Вас, по возможности, подчистить уборные (особенно дамские) и отопить их, так как, если начнутся простуды, это дурно отзовется на деле.
С глубоким почтением К. Алексеев
47*. А. И. Южину
Телеграмма
11 марта 1897
Из Москвы в Варшаву
Первая телеграмма не доставлена по назначению. Вторично извещаю, что устав клуба подан губернатору 5 марта. Ермоловой, Никулиной, Климентовой, Мостовским, Алексеевым принят сочувственно1.
Алексеев
48*. О. Т. Перевощиковой
Май (после 11-го) 1897
Париж
Добрейшая Ольга Тимофеевна!
Теперь 10 час. вечера, я сижу у себя в комнате, открытая дверь на балкончик, лунная ночь, тепло, но не очень. Маруся в двух шагах от гостиницы у Шейкевичей. Вот отличная минута, чтобы написать Вам письмо, за которое я уже неоднократно принимался, но, увы, каждый раз мне мешали. Вероятно, Вы никогда не получали писем на бумаге такого формата, нужды нет, по крайней мере больше места для писания, и под руками нет более подходящей к письму бумаги, уж не взыщите. Хотите знать общее впечатление мое от путешествия? Оно не из удачных, и виной тому – одна погода. Благоприятствуй она нам, мы бы прекрасно отдохнули. Здесь, около Etoile {Площадь Этуаль.}* – не Париж. Это скорее людное дачное место. Пользуясь всеми удобствами городской жизни, мы в то же время дышим свежим воздухом и наслаждаемся природой. Смотря по настроению, мы можем по выходе из гостиницы повернуть налево, т. е. затереться в веренице экипажей и пешеходов и через несколько минут очутиться в самом водовороте парижской суеты; стоит повернуть направо – и полная противоположность: тишина, юная, только что появившаяся на свет зелень, словом… желанный и полный отдых. Чего бы, кажется, лучше, но, увы, – благодаря погоде приходилось пока всегда направляться налево, так как направо все это время было слишком холодно. (Не угодно ли! Только что расписался – приехала Маруся. Начались рассказы, и едва ли сегодня допишется это письмо.)
Маруся начала умываться. Это длинная история; напишу еще несколько строчек.
Самое интересное для Вас – поправляется ли она. Да, она посвежела, но не настолько, чтобы довезти свежесть до Москвы. Она зато бодрее духом и, что самое важное, перестала говорить о своем сердце. Этим, я думаю, мы обязаны Бушару. Он был даже удивлен, что я привез Марусю к нему. "Mais elle n'a rien" {Но она же совершенно здорова (франц.).}, неоднократно восклицал он. И даже засмеялся, когда я его спросил, не желает ли он поговорить со мною с глазу на глаз, чтобы досказать то, чего он, быть может, не хотел высказать при жене. "Вы заставите меня повторять то же самое, что я говорил в присутствии Вашей супруги", – были его последние слова. Ту же самую фразу могу сказать и я теперь, так как описание дальнейших визитов Бушара явилось бы повторением письма Маруси, и потому обхожу молчанием главнейшую, лечебную и самую для Вас интересную часть нашего путешествия. Почему, спросите Вы, сидим мы в Париже, несмотря на отвратительную погоду, и не спускаемся на юг. О! На это причин более чем достаточно. Во-первых, судя по газетам, и там не очень-то тепло; во-вторых, переехав на юг Франции, было бы грешно не заехать к мамане, но в этом случае мы бы попали в обстановку красноворотского дома, и уж лучше было бы и полезнее – возвращаться домой. Последнего мы не делаем потому, что Маруся только что отдохнула от длинного переезда и немедленное возвращение на родину могло бы только переутомить ее. Наконец, мы все-таки надеемся на мало-мальски сносную погоду, и теперь, кажется, молитвы наши услышаны – сегодня был сносный осенний день, и мы долго гуляли в Булонском лесу.
Что же мы делали все это время? Почти ничего. Невообразимо! Скоро две недели, как я в Париже, и, судя по прежним поездкам, я должен был бы побывать в театрах свыше 25 раз, т. е. по два раза в день, а я был только, только 7 раз. Это возмутительно! Самое интересное из всего, что мне пришлось видеть здесь, – это "La Samaritaine" {"Самаритянка"
(франц.).} с Сарой Бернар. Это совершенно новый и чудный жанр, которого, увы, нам не видать как ушей своих. Пьеса называется "Evangile en 3 parties" {"Евангелие в трех частях"
(франц.).}. Такого рода спектакли устроены для тех, кто желает молиться и очиститься душой. Несмотря на то что пьеса не бог знает как и кем сыграна, несмотря на то что действующие лица, кроме Сары и Христа, мало напоминают библейские времена, несмотря на то, наконец, что я не согласен с образом и характером Христа, представленным в этой мистерии, – я плакал все три акта и вышел из театра совершенно обновленным.
Скажите Софье Александровне, что я очень жалею, что ей не пришлось помолиться в театре; жаль, что она не могла убедиться, что мистерия, исполненная мало-мальски талантливыми людьми, имеет гораздо более прав на сочувствие и существование, чем бессмысленное ломание и хриплые орания пьяных и лохматых дьяконов и выживших из ума от старости попов. Скажите ей, что она предпочла бы чудные декорации, написанные вдохновенной кистью лучших французских художников, уродливым образам, намазанным малярами, а это "Отче наш", изложенное в чудных ростановских стихах и шопотом произносимое Сарой среди всхлипываний публики, – это художественно в высшей степени, это до слез трогает. Моя мечта теперь – поставить эту пьесу… хоть в частном доме. Пусть те люди, которые потеряли способность молиться в церквах, придут вдохновляться к нам в театр. Одним словом, идя в театр, я боялся, что пьеса и особенно Христос на сцене покажутся оскорбительными в изображении француза, а к удивлению оказалось, что даже несколько аффектированный и лишенный простоты Христос заставил меня молиться так, как я давно не молился в церквах, несмотря на их стройное пение, несмотря на орание дьяконов, блеск иконостасов, лампады, фимиамы, коленопреклонение, земные поклоны и проч. фарисейства. В противовес этому чудному настроению, не мешает рассказать вечер в Montmartre. Нас повел туда Шейкевич… там есть три кабачка: "Le ciel", "Le cabaret du neant" и "Cabaret du diable" {"Небо ", "Кабаре небытия", "Кабаре дьявола" (франц.).}.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});