Читать интересную книгу Меченый Маршал - Александр Трубников

Дмитрий, уверенный, что его услышат, негромко позвал:

— Тамош!

— Да, господин — отозвался ожидавший его приказов верный друг и оруженосец. — Де Лоншана с лучшими лошадьми и двумя слугами — в Фивы. Привезти отца Фрицци из командорства, и сообщить его высочеству о том, что случилось. Здесь все привести в порядок. Вызвать женщин из деревни. После соборования пусть обмоют, и положат ее в каминном зале. Ставрос пусть едет к своему знакомому пизанцу — управляющему, и заказывает в мраморном карьере госпитальеров саркофаг. Похороны через два дня — и чтобы все было готово! У меня в комнате запереть ставни, принести туда две больших амфоры вина, и после того, как я туда зайду, поставить караул у дверей, чтобы меня никто не беспокоил. До конца похорон старший в замке — ле Бон. А теперь, оставь нас.

Тамош, сдерживая рыдания, пятясь, вышел из комнаты, и плотно притворил за собой дверь. Оставшись один, Дмитрий сделал несколько тяжелых шагов, словно ноги отказывались ему подчиняться, и склонился над лицом Анны.

За последующие дни Дмитрий отдал единственное распоряжение — похоронить Анну и мертворожденного сына в подземелье замковой часовни. Хоронили ее очень скромно, но, не смотря на это, все крестьяне его лена пришли в замок, чтобы проводить в последний путь свою госпожу.

Отец Фрицци исполнил все, что от него требовалось, и попробовал поддержать Дмитрия словами утешения, но тот лишь отмахнулся от капеллана тамплиеров, как от назойливой мухи. Перед тем как позволить закрыть гроб, Дмитрий поцеловал остывшие губы, и закрепил на саване свою фибулу-оберег с солнечным колесом.

Все эти дни Дмитрий пил не пьянея, так что к тому часу, когда двери склепа закрылись за похоронной процессией, на него страшно было смотреть. Оставшись к концу дня один в своих покоях, он долго ходил от стены к стене и пытался разговаривать сам с собой. Потом, словно приняв тяжелое решение, потребовал оседлать коня и отказавшись от сопровождения, покинул замок.

Греческая церковь на окраине селения, обойденная господским вниманием, и посещаемая лишь окрестными крестьянами, если и не пришла в запустение, то вид имела далеко не цветущий. На его стук в затворенные на ночь врата, из глубины послышались шаркающие шаги, и на пороге появился служка с метлой.

— Где Дионисос? — спросил его по-гречески Дмитрий.

— У… у себя д-дома — заикаясь, ответил маленький сморщенный старичок, для которого видеть сеньора и разговаривать с ним, было все равно, что встретить на улице Георгия Победоносца.

— Зови его сюда, говори, что господин ждет.

Служка, бросив на пороге метлу, стрелой помчался к располагавшемуся здесь же неподалеку дому священника. Через несколько минут, оправляя на себе только что надетую рясу, перед ним стоял отец Дионисос.

— Ну, здравствуй, отче, — глухо произнес Дмитрий, — исповедаться тебе хочу, примешь?

— Долг пастыря помочь любому христианину обратиться ко Всевышнему, — в голосе Дионисоса звучало искреннее сострадание.

Они прошли внутрь, и приготовились к таинству, которое Дмитрий едва помнил со времен своего так рано оборвавшегося детства в Киеве. Дионисос с помощью служки облачился в свои, лучшие одежды, зажег свечи сначала у алтаря, затем в притворах и, прочитав молитву, повлек за собой Дмитрия в окружение икон.

— Не постился ты перед таинством, сын мой, но я правом духовного пастыря освобождаю тебя от говения — начал Дионисос.

Дмитрий никогда не видел его во время службы и был удивлен, насколько изменился в церкви этот человек, которого он считал жуликом и прохиндеем.

— Исповедуем мы, многогрешные, Господу Богу Вседержителю, во Святей Троице славимому и поклоняемому Отцу и Сыну и Святому Духу, все наши грехи вольные и невольные, содеянные словом, или делом, или помышлением — продолжил он напевно.

— Я грешен, отец, очень грешен — проговорил Дмитрий.

— Никтоже согреших на земли от века, якоже согреших аз, окаянный и блудный! Расскажи о своих грехах и покайся. Бог милостив и может простить любого человека, аще отпущаете человеком согрешения их, отпустит и тебе Отец наш Небесный.

— Влекомый своекорыстием и бесовской гордыней, я покинул лоно православной церкви, в которой был рожден и крещен, и обратился в римскую веру, — слова, выученные в детстве, сами собой всплывали в памяти, — согрешил забвением о будущей вечной жизни, непамятованием о своей смерти, и страшном суде, и неразумной, пристрастной привязанностью к земной жизни и ее удовольствиям и делам. Я убивал, отец, и проливал христианскую кровь. Я не исполнял обетов, и наказан за это так, что страшнее не бывает.

— Знаю, сын мой, согрешил ты несохранением обетов, данных нами при крещении, но во всем солгал и преступил, и непотребным себя соделал пред лицом Божиим — отвечал, как и требовал того обряд причастия, Диониос.

Далее Дмитрий, потерявший от горя всяческую осторожность, под воздействием возвышенной атмосферы византийского обряда, не таясь, рассказал обомлевшему священнику обо всем, что произошло с ним в последнее время.

Тот, прознав о похищении тамплиерами Плащаницы, и о гробнице короля Бонифация, сперва чуть не потерял дар речи, но затем взял себя в руки, закончил исповедь, и вместе с Дмитрием прочел «Отче наш…» и покаянную молитву: «Каемся, что прогневали Господа Бога нашего всеми своими грехами, искренно об этом жалеем, и желаем всевозможно воздерживаться от грехов наших, и исправляться. Господи Боже наш, со слезами молим Тебя, Спаса нашего, помоги нам утвердиться в святом намерении жить по-христиански, а исповеданные нами грехи прости, яко Благ и Человеколюбец».

Получив епитимью на семидневный пост и молитвенное покаяние, очистившийся душой Дмитрий пообещал щедрые пожертвования храму, тепло распрощался с Дионисосом, и отправился обратно в замок.

Наутро, дав распоряжение оторопевшему Ставросу лично отвезти в греческий храм пятьдесят золотых, он взял с собой Тамоша и отправился в Фивы.

Они двигались медленно, жалея коней, и на самом въезде в город их догнали запыхавшиеся Хакенсборн и Ставрос. Бедный мул под толстячком шатался от усталости и в конце концов, лишившись сил рухнул на дорогу. Было ясно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

Хакенсборн уж было приготовился давать ответ на немой вопрос своего господина, но не дав рыцарю и рта раскрыть Ставрос начал пищать, не обращая ни на что внимания:

— Сир, мне страшно оставаться в Вази. Там что-то жуткое началось. Только я отвез по вашему приказу пожертвование, как Дионисос тут же стал собираться в дорогу. Служке своему, который мне, уж не обессудьте, доносит все, что происходит в церкви, он втайне сообщил, что едет в Фессалоники, а потом в Константинополь, к самому патриарху. Тот, служка сказал, был доволен так, как никогда раньше. Будто что-то распирало его изнутри. Взял телегу, и отправился, прихватив с собой зачем-то церковного старосту. А почти сразу после вашего отъезда приехали два пизанца, что везли товар из Фессалоник. И Дионисоса, и старосту они нашли на дороге без коня и телеги, зарезанными. А ведь разбойников в наших местах, благодаря вашей милости, нет давным-давно.

— Так и было, — мрачно кивнул головой Хакенсборн, — резали солдаты, опытные, со знанием дела, и не обычными ножами, а кинжалами. Темная история. Никто ничего не знает и не ведает, только в деревне, что по дороге на Фивы, видели одинокого всадника, а телегу нашли неподалеку, на опушке леса.

При этих словах с лица Дмитрия словно спала пелена.

— Виллардуэн — сквозь зубы произнес он, не обращаясь при этом ни к кому конкретно.

Следующий день шевалье де Вази провел в фиванском командорстве, где имел обстоятельную беседу с де Фо, потом заехал в резиденцию барона де Сент-Омера, и после всего отправился на встречу со своим бывшим тестем.

Постаревший от горя герцог принимал Дмитрия в своем кабинете. Дмитрий, припав к его перстню, подчиняясь взмаху руки, сел на стул и склонил голову, ожидая, что ему скажет сюзерен.

— Все изменилось теперь, сир рыцарь, — упавшим голосом произнес тот, — князь, который так и не простил тебе нанесенное оскорбление, прознав о смерти Анны, отказывается утвердить баронский титул. Мне очень жаль.