завотделением окажется литовцем, надо будет дать ему денег. Среди них есть те, что русских не очень любят и особенно злы на Москву и Кремль. Не надо ему знать, где я работаю, пусть Галию привечает за взятку. А если не литовец, то лучше удостоверение красивое показать, это надежнее сработает. Точно не оставят без присмотра жену…
По приезду в роддом нас в приёмном покое встречала целая делегация. Завотделением доктор Лещиновский Фёдор Иванович, лет сорока пяти, блондин крупного телосложения, строгий и собранный, приветствовал меня сдержанно и по-деловому сухо. Показал ему своё удостоверение.
— Это очень правильно, что вы решили у нас остаться рожать, — сказал он мне, пока медсёстры помогали Галие переодеваться в соседнем помещении. — Говорят, в Москве началось какое-то безумие. Горит всё Подмосковье и соседние области. На тушение бросили армию.
Знаками поспешил показать ему, чтобы говорил потише, а то голос у него такой громкий оказался, что можно объявления в метро делать без рупора.
— У жены отец пожарный, — зашептал я. — Как раз, там сейчас…
— О… — смутился Фёдор Иванович.
Мы обменялись с ним телефонами. Он выдал мне белый халат и проводил вместе с женой на второй этаж.
— Палата на два человека, — открыл он дверь и пригласил нас войти. — Сестринский пост, буквально, за стеной. Над каждой кроватью есть кнопки вызова медперсонала, — показывал он. — Не волнуйтесь, ваша супруга в надёжных руках, — чётко, по-военному отчеканил он и вышел из палаты, оставив нас с женой одних.
Больница есть больница. Глупо от казённой обстановки ждать уюта. Но здесь, в углу стоял невысокий холодильник, что говорило о высоком уровне этой палаты.
— Придётся тебе, дорогая, некоторое время полежать в одиночестве, — сказал я, беря её лицо в ладони. — А там глядишь, появится соседка, тебе не так скучно будет. Ну, что такое? — Галия совсем скисла и чуть не плакала. — Завтра попрошу Егорыча приехать к тебе. Что тебе привезти?
— Радио, — капризно надула губки жена. — Хоть, музыку послушаю.
— Радио? — огляделся я. — Так вот же оно! — подошёл я к обычному трёхпрограммнику и покрутил громкость. Палата тут же наполнилась звуками какой-то новостной передачи. Испугавшись, что начнут говорить про пожары вокруг Москвы, убавил громкость почти на нет.
— Оставь, оставь, — воскликнула жена. — Может, концерт начнётся.
Пришлось прибавить громкости, успокаивая себя тем, что в СССР ни о каких ЧП, даже серьёзных, не распространялись на весь Союз, оберегая покой трудящихся. Самое то в нашей ситуации. Жена немного успокоилась и начала раскладывать вещи в тумбочке.
— Я сейчас передам тебе что-нибудь к чаю, — сел я за стол у окна. — Угости девушек на посту, ладно?
Галия сидела на кровати, выставив привезенные книги на тумбочке и выбирала, с какой ей начать читать.
Ну, вроде, успокоилась. Подошёл к окну, попробовал открыть. Открылось.
— Скажу нашим, чтобы к окну подходили, тут невысоко, поговорить можно, — показал я жене, как окно открывается. — Сверху не надо закрывать, сейчас не зима, не надует. А тянуться туда тебе будет тяжело. Пойду, схожу в магазин за тортиком для медсестёр, — подошёл я к жене, обнял и поцеловал. — Ничего не бойся, я рядом, хоть и в Москве. Через полтора часа на самолёте, в случае чего, буду уже тут. Если что-то надо будет, обращайся к Лещиновскому, не стесняйся. Хорошо?
— Хорошо, — кивнула жена.
— Ну, я пошёл. Слушай крики за окном, я скоро подойду. Давай, оставлю окно приоткрытым. А на ночь закроешь на нижнюю щеколду.
Поставил на окно графин со стола, чтобы с улицы сориентироваться.
Жена прижалась ко мне, не желая отпускать, но она девочка умная и с характером, так что скоро отпустила. Провожала меня, улыбаясь, а у самой глаза на мокром месте.
Вышел из палаты с тяжёлым сердцем. Завотделением ждал меня тут же на сестринском посту, и лично проводил на выход. Спросил его, какой порядок для передач. На что он, махнув рукой, ответил:
— Скажете, передать в двадцать первую палату и всё.
— Спасибо вам, — пожал я протянутую руку, прощаясь.
Быстро сориентировался возле больницы, нашёл булочную и купил торт и всего понемногу для жены. Вернулся в родильное отделение, передал всё в двадцать первую палату, как велел Фёдор Иванович, и пошёл искать нужное окно.
Галия ждала меня. Высунуться ей живот мешал, стояла боком, облокотившись на подоконник. Такая маленькая, потерянная. Блин! Как уезжать? Сказал ей, что торт на пост, а всё остальное ей. Постоял ещё немного под окном, её на обед позвали, и мы попрощались.
Заехал на вокзал, сдал билет Егорыча и поехал в Палангу.
* * *
Москва. Старая площадь. Кабинет Межуева В. Л.
Выйдя первый день из отпуска на работу, Владимир Лазоревич первым делом просмотрел свой перекидной календарь, где делал пометки. Среди прочего бросилась в глаза надпись: «Ивлев!!! Проверка». Да, да, да… Из-за его необоснованных подозрений в КГБ провели «тщательную» проверку.
Знаем мы, как они проверяют. Погорячился я, мне и компенсировать юноше. Надо исправить ситуацию, — подумал Межуев и потянулся за записной книжкой.
* * *
Глава 12
* * *
Москва. Старая площадь. Кабинет Межуева В. Л.
— Генрих Маркович? Приветствую, дорогой. Межуев, — обрадовался Владимир Лазоревич, что дозвонился с первого раза.
Вообще, дозвониться с первого раза главному редактору газеты «Труд» практически невозможно, и то, что это удалось, Межуев воспринял как хороший знак. Конечно, все равно бы быстро связались. Просто поручил бы помощнику, и тот бы через секретаря главреда организовал ответный звонок. Но так оно быстрее.
Ещё отдыхая в пансионате управления делами в Ялте, Владимир Лазоревич придумал, как поощрить Ивлева, чтобы сгладить произошедшее недоразумение с проверкой КГБ. Но сначала, конечно, он все же позвонил отставному генералу Гуськову из Ялты, чтобы узнать,