Когда, еще до заката солнца небо неожиданно начало чернеть и горизонт окрасился в фиолетово-багровые тона лихих предвестий, Маргрет вышла на палубу, в тот свой закуток, что отведен был ей старшим штурманом, и, вцепившись в высокий борт, решила встретить удары стихии наравне со всеми моряками.
– Через несколько минут мы попадем в полосу урагана, ваша светлость, – появился у нее за спиной штурман Дюваль. – Обратите внимание, как все замерло, все напряжено, все в ожидании Армагеддона.
– Пока что я обратила лишь внимание, с каким восторгом вы произносите это, мсье Дюваль. Вы что, совершенно не думаете о том, что и сами можете оказаться жертвой стихии?
– И чем сие можно объяснить?
– Возможно, тем, что несколько месяцев мне пришлось провести на берегу, в ожидании ниспосланного Господом корабля, а потому сильно затосковал.
– Значит, это правда, что человек, однажды вышедший в море, уже никогда больше не избавится от желания вновь и вновь выходить в него?
– Не совсем так, ваша светлость. Мне случалось видеть людей, которые на берегу производили впечатление мужественных и вполне достойных моря. Но, оказавшись на борту корабля, проклинали тот час, когда решились оставить земную твердь. Вернувшись из плаванья, они целовали прибрежные камни, чтобы никогда больше не вернуться к ним.
– Вы сказали: «мужественных и достойных моря?!» Это достоинство определяется какими-то особыми качествами.
– Несомненно. Особенностями характера, воспитания, силы воли, да, герцогиня, и силы воли. Разопни меня дьявол на ржавом якоре, если это не так. Но в том-то и дело, что, оказавшись в море, а тем более – в такой вот шторм, они не только молили Бога помочь им поскорее добраться до берега – что, в общем-то, вполне понятно; но и с проклятиями навсегда оставляли корабль. Таких, правда, попадалось немного. Большинство же оставалось преданным морю, как христианству, как любимой женщине.
– Оставаться преданным морю, как любимой женщине… – не ожидала, что услышу нечто подобное.
– … Что услышите нечто подобное от такого припортового проходимца, как я, – уточнил Дюваль.
– Но разве я не имею права так предположить?
Первая волна штормового ветра ударила в паруса и почти погасила их. На какое-то время показалось, что судно остановилось и даже пошло вспять.
– В каюту! – прокричал Дюваль, охватывая Маргрет за плечи. – Немедленно в каюту! И ни в коем случае не выходить! Только если… но будем надеяться, что до этого не дойдет.
Маргрет и сама понимала, что надо поскорее уходить, но лишь еще крепче вцепилась в борт, и молния, ударившая в волну между двумя кораблями, буквально в полукабельтовых[8] от кормы «Короля Франциска», осветила ее фигуру, показавшуюся штурману привидением, возникшим на фоне фиолетовой стены мрака.
Не рассчитывая больше на силу слова, Дюваль вынужден был прибегнуть к силе рук. Схватив Маргрет за талию, он буквально занес ее в каюту и жестко приказал:
– К иллюминатору не подходить! Лежать. Ни в коем случае не подниматься и молить Бога, чтобы судно осталось на плаву! Ибо ни на какие шлюпки в этом аду рассчитывать уже не приходится.
Знал бы он, что Маргрет запомнились не слова его, а случайные объятия, от которых ей вдруг не захотелось освобождаться. Вместо того чтобы ужаснуться стихии, она неожиданно ощутила, как в ней, словно ритуальный огонь в храме, разгорается страсть по мужчине, уже знакомая по первым безуспешным попыткам Роя овладеть ее телом.
Безуспешным и тем не менее коварным.
Из идиллического состояния ее вывела Бастианна. Сразу же, как только судно начало то взлетать на неимоверно высокой волне, то проваливаться, словно в бездну, ей вдруг стало плохо. Несколько раз ее рвало и она, хватаясь за сердце, молила Господа поскорее ниспослать ей спасительную смерть.
Какое-то время Маргрет стойко терпела не только стихию, но и стенания корсиканки, пока та не приняла какой-то настойки и не затихла. Как же мужественно она сдерживала себя.
В самый разгар шторма дверь каюты открылась и при свете молнии герцогиня вдруг увидела силуэт старшего штурмана.
– Как вы тут?
– Пока держусь, – ответила Маргрет. – А вот Бастианна чувствует себя скверно.
– Чего никогда раньше не было, – сквозь стоны проговорила корсиканка.
– «Раньше» – это когда? – поинтересовался Дюваль. – Вы ведь лет двадцать моря не видели.
– Поскольку видела его в далекой-далекой молодости, – признала Бастианна.
– Я принес вам рома. Когда почувствуете, что совсем уж худо – пейте. Хороший глоток никогда не повредит.
Потянувшись за бутылкой, Маргрет промахнулась и неожиданно почувствовала, что ее рука оказалась на шее мужчины. Вскрикнув от этой своей неловкости, герцогиня тотчас же отдернула ее, но было поздно: рука Дюваля прошлась по стану, по груди и, молнией проплутав в шейных завитках волос, отошла вместе с потрясшим все судно раскатом грома.
– Там, слева от вас, ремень. Пристегнитесь к лежанке, иначе вас вышвырнет из нее, – проговорил он, по-джентльменски понимая, что и так злоупотребил своим правом.
И был немало удивлен, выяснив для себя что Маргрет слишком уже спокойно отреагировала на его рукоблудие. Если он и мог чем-то объяснить такую сдержанность герцогини, то лишь ее страхом и растерянностью перед лицом стихии.
– Я еще наведаюсь, – несмело предложил старший штурман. – Если, конечно, вы не против.
– Мы с Бастианной всегда рады видеть вас в наших апартаментах.
Старший штурман ушел, и в каюте воцарилось тягостное молчание, нарушаемое лишь негромким постаныванием гувернантки, уверявшей, что так укачиваться она не способна. Очевидно, это ее подводит сердце.
– Придется позвать лекаря, – молвила герцогиня, вспомнив тщедушного, желтушного вида господина, представившегося корабельным врачом. Уже тогда он был основательно пьян. А сейчас, очевидно, подлечивался ромом.
– А что он может, этот лекарь? Лучше взять каюту на защелку, – ответила Бастианна, явно взбодрившись после визита Дюваля. – Иначе, советуя и сочувствуя, здесь побывает половина команды.
– Лучше бы побывал один.
– Он и побывает.
– Я не о штурмане.
– Ах, вы все еще о своем шевалье, герцогиня? Или сразу же забудьте, или же тихонько молитесь, чтобы когда-нибудь, через несколько лет, его корабль прибило к тем же берегам, к которым, будем надеяться, прибьет и наш. А пока что приучайте себя к мужчинам, стараясь… не приучать их к себе.
– Странные советы вы начали давать, гувернантка.
– Приучаю себя к тому, что давать их приходится некстати повзрослевшему ребенку.
А ветер все усиливался и усиливался. Голоса и топот ног, под который еще недавно содрогалась палуба, утонули в реве океана; гигантские волны пытались сокрушить борт, проламывали стенку каюты, накатывались на палубу и надстройку «Короля Франциска» с такой неотвратимостью, что, казалось, нет и не могло быть силы, способной противостоять этому натиску.