Читать интересную книгу Сумерки зимы - Дэвид Марк

– Просто мне это кажется важным… – начал Макэвой, но слова застряли в горле.

– Это важно, Эктор. Важно, чтобы злодей оказался за решеткой, потому что тогда люди снова почувствуют себя в безопасности и успокоятся, зная, что парни в синей форме готовы ответить на вызов, уберечь их от психопатов. Вот почему это важно. И это важно для журналистов, потому что помогает продавать газеты. И это важно для начальства: статистика раскрываемости греет им сердце. И это важно для политиков: их избиратели не желают жить в обществе, где девчушку можно покромсать ножом в церкви прямо по ходу вечерни. А важнее всего это для копов. Они не желают получать по шее от вышестоящих, в придачу большинство из них пошли служить в полицию в надежде как-то изменить этот мир. Кроме того, есть еще люди вроде тебя, сынок. Люди, которым необходимо, чтобы это было важно на каком-то непонятном космическом уровне. Люди, которые ищут справедливость так, словно это один из прочнейших элементов нашего мира. Словно справедливость – какой-то редкий минерал, который можно добыть, вытащить на поверхность.

Спинк помолчал. Устало помахал рукой:

– Макэвой, сынок, на самом деле все не так. О да, так должно быть. Бог свидетель, было бы здорово, если бы весь мир разделял твое негодование. Если бы люди не могли ни есть, ни спать, не находили бы себе места, пока баланс не окажется восстановлен, а зло ликвидировано при помощи добра, или солидарности, или справедливости, называй как хочешь. Только люди не такие. Стоит им прочесть о страшном преступлении, и они говорят: «Это ужасно», они качают головой, повторяя, что мир катится к чертям собачьим, а потом включают ящик и смотрят «Улицу Коронации»[19]. Или выходят во двор погонять мяч со своими детьми. Или направляются в паб и пропускают кружку-другую. И я знаю, что тебе это не по нутру, сынок. Знаю, что люди вокруг заняты обычной рутиной и от этого ты злишься, тебя мутит, ты чувствуешь пустоту внутри из-за того, что они так бесчувственны и бездушны, когда им следовало бы подумать о мертвых, но если ты всю жизнь будешь дожидаться перемен, то сам умрешь разочарованным и сломленным человеком.

Макэвой не отвечал. Дергал пропущенный при бритье волосок под нижней губой. Пока совсем не выдернул. Его переполнял гнев. И возмущение. Этот человек, с которым он едва знаком, разложил его по полочкам, да еще смеет называть его «сынком».

Макэвой открыл рот и снова не сказал ни слова. Провел по лицу ладонью.

– На руках у Колина Рэя достаточно улик, сынок. Рэй и твоя интуиция могут не совпадать, и это наверняка страшно обидно, но если тот большой мешок справедливости, которую нужно рассеять по миру, еще при тебе, то признай: Расса Чандлера можно судить и, вероятно, даже приговорить за убийство.

Макэвой впился в него взглядом:

– Вы тоже думаете, что это он убил?

Игра в гляделки длилась недолго, Спинк первым отвел глаза.

– Неважно, что я думаю.

Макэвой сплюнул.

Встал. Постоял, глотая холодный воздух. Башней возвышаясь над пожилым мужчиной, сидевшим на скамейке.

– А что думаю я, все-таки важно.

Он процедил это сквозь стиснутые зубы, яростно, но вдруг с изумлением понял, что улыбается, что по телу растекается радость, наполняя его энергией, порождая в мозгу эндорфины, – радость от сознания своей правоты.

– Еще как, на хрен, важно.

Макэвой брел по снегу. Он родился в месте, где эта мозаика из лужаек и тротуаров, прикрытых шестью дюймами безупречной белизны, вызвала бы улыбку. Он вырос в краю, где сплошь глубокие расщелины, провалы, валуны, и все это полгода укутано снежным покровом.

Он помнит, как блеет овца, сломавшая ногу. Помнит тишину, наступавшую после того, как он избавлял ее от страданий. Перерезал горло карманным ножом, прикрыв ноздри и рот несчастного животного рукой в перчатке.

Он помнит, с какой ловкостью отец сворачивал беднягам шеи. Помнит его отношение к этому, его твердую решимость не получать от этого удовлетворения.

Он помнит слезы в глазах отца, когда после тот поворачивался к сыну. Помнит нежность, с какой он проводил рукой по овечьей шерсти. Как подносил ладонь к лицу и вдыхал влажный, мускусный запах овечки, которую растил с рождения и чью шею сломал, обрывая ее страдания.

В голубых глазах человека, выбежавшего из церкви Святой Троицы, было в точности то же выражение. Как и в глазах человека, вырезавшего свое имя на Энжи Мартиндейл. В слезах сидевшего подле нее, прежде чем приступить к делу.

Макэвой вел разговор с убийцей.

Значит, этим ты занят? Убиваешь из милосердия? Освобождаешь от муки? Просишь избавить от твоей собственной?

Макэвой огляделся. Погруженный в раздумья, он свернул не в ту сторону, бредя через парк.

Вибрация мобильника. Номер скрыт.

– Эктор Макэвой.

– Сержант? Привет, это Джонатан Фисби. Вы попросили меня перезвонить…

Макэвой потряс головой. Фисби. Репортер из «Индепендент». Парень, которому он отправил электронное письмо насчет раненной в Ираке женщины из благотворительной организации.

– Да, мистер Фисби. Спасибо, что вышли на связь.

– Да без проблем. – Живой, энергичный голос. Южный говорок. Веселый голос для этого унылого времени года.

– Мистер Фисби, я расследую убийство Дафны Коттон, и, как мне представляется, вы могли бы поделиться кое-какими сведениями, полезными для следствия.

В трубке удивленно присвистнули.

– Я? Ну конечно, чем могу. Но… это же Гулль, верно? Я никогда в жизни даже не бывал на северо-востоке.

– Это не совсем северо-восток, сэр. Гулль расположен на востоке Йоркшира.

– Точно, точно.

– Вы слышали об этой истории?

– Нет, имя услышал впервые. Но я только что набрал в поисковике «Гулль», «убийство» и «Макэвой», и выпала тьма ссылок. Но, полагаю, речь о свежем расследовании. Бедная девушка в церкви, верно? Жуть.

– Мистер Фисби, я хочу поговорить с вами о статье, которую вы написали какое-то время тому назад. Речь шла об Энн Монтроуз. Она была ранена во время теракта на севере Ирака. Как я понимаю, в тот момент вы там были как журналист-фрилансер и «Индепен-дент» предложила вам написать об инциденте…

На другом конце линии молчали.

– Мистер Фисби?

– Не уверен, что помню тот случай, – сказал Фисби.

Лжет.

– Сэр, я в неплохих отношениях с местной прессой, но коллеги из полиции вечно смеются над моей верой в человечество. Если я поговорю с вами в неофициальном порядке, вы сможете сохранить нашу беседу в тайне?

– Я один из тех редких журналистов, кто еще верит в подобную концепцию.

– Что ж, тогда я из тех немногих, кто еще верит в силу обещаний. Даю обещание: я крайне расстроюсь, если отрывки нашей беседы появятся в печати.

– Понимаю. Чем могу помочь?

– Я разрабатываю версию, по которой человек, убивший Дафну Коттон, выбирает в жертвы людей, переживших смерть. И такое чудесное спасение для убийцы неприемлемо. И он или она желает исправить ошибку судьбы, доведя дело до логического конца. В общем, я пытаюсь сообразить, чье еще имя может быть в списке намеченных жертв, если такой существует. Энн Монтроуз подходит по всем меркам: она выжила при взрыве, убившем всех, кто был поблизости. Мне нужно знать, что случилось с Энн после публикации вашей статьи. Хочу убедиться, что она в безопасности.

Снова молчание. Макэвой прислушался, нет ли шороха ручки о бумагу.

– Мистер Фисби?

– Если наш разговор конфиденциален, то это и меня касается, верно? – спросил Фисби. От былой веселости в голосе не осталось и следа. – Не хотелось бы подставить ни себя, ни кого-то еще…

– Понимаю.

Репортер выдохнул с присвистом.

– Вам, наверное, все равно, но если я говорю, что ничем подобным прежде не занимался…

– Я вам верю.

Макэвой и сам не знал точно, верит или нет, но знал, как вложить в слова искренность.

– В общем, я лишь однажды согласился не печатать уже готовый материал. За деньги. И это было продолжение той статьи об Энн Монтроуз.

– Почему?

– У меня появился шанс покончить с писаниной раз и навсегда.

Макэвой ждал.

– После той статьи о взрыве и о том, что произошло с Энн, на меня вышел один человек… – Голос у Фисби был отстраненным.

– Продолжайте.

– Он руководил компанией, которая зарабатывает деньги, восстанавливая загрязненные территории. Отстраивает заброшенные районы. Возводит школы и больницы. Этот человек сказал, что готов оказать услугу в обмен на мою сговорчивость.

– И что от вас требовалось?

– Больше ни строчки об Энн. За это газета получала эксклюзивное право освещать все, чем станет заниматься их компания…

– А вы лично?

Фисби вздохнул:

– Теплое местечко в совете директоров.

– Согласились?