Мир в те дни жил быстро, в лихорадочном темпе меняя социальные приоритеты и политические режимы. Несмотря на границы, расовые различия, вероисповедания до прихода этого мы ощущали себя в определённой степени единым целым, человечеством, видом, сумевшим стать доминирующим, благодаря приобретённому в результате эволюции разуму. Теперь же целое распалось на отдельные составляющие, стремящиеся во что бы то ни стало сохраниться, выжить, пусть и за счёт остальных. Бесконечная череда социальных потрясений создавала причудливую картину государственного и социального устройства атомизирующегося общества. Здесь было все: полная анархия, сексуальный деспотизм, разнообразные диктатуры, от диктатуры гражданского правительства до до жестокой военной диктатуры, олигархия, тирания, восточная деспотия, коррупционный авторитаризм, демократия, технократия, равноправие варваров, охлократия и еще много такого, чему не придумали названия. И уже не придумают. В то время никто ни с кем не воевал, не потому, что не имел причин для военных конфликтов. Причин и оружия было навалом. Желающие просто не успевали начать войну. К тому же каждый старался жить сейчас и сегодня, жить на полную катушку, жить до предела, спрессовывая годы в часы, стремясь получить от жизни все и сверх того. Несмотря ни на что, это время было временем буйного утверждения, отвержения, преодоления и торжества жизни в противовес мертвящей стылости смерти. Нет, не так… Конечно же, хватало всего: кто-то продолжал жить, кто-то сходил с ума, кто-то забывался среди бесконечных оргий, кто-то уходил в монастырь, кто-то становился пророком новых религий, кто-то, утратив всякую веру, превращался в преступника, превосходившего по жестокости всех великих тиранов прошлого, кто-то кончал жизнь самоубийством, однако частный выбор отдельно взятого человека никак не влиял на общее чувство тех дней. Яростный всплеск, яркая вспышка, последний ослепительный карнавал, фейерверк, взрывающий на мгновение тьму ночи. Пир во время чумы. Признавая факт временности собственного бытия, мы отрицали саму возможность гибели нас как общности. Конечно, мы рассматривали такую возможность, правда, чисто гипотетически, отвлеченно. Глобальная катастрофа могла произойти, но не сейчас, не с нами, не в нашей жизни, не в наше время, идея массового и тотального вымирания человека годилась самое большее на сценарий очередного блокбастера, фильма-катастрофы, причём обязательно со счастливым концом. Человек всегда побеждал, всегда оставался выход, в последнюю минуту находилась вакцина, астероид взрывался перед последней чертой, за которой начиналось забвение. Реальность преподнесла нам жестокий сюрприз. Мы оказались за последней чертой раньше, чем осознали всю глубину постигшего нас кризиса.
Жизнь в провинции рождает успокаивающую разум иллюзию непричастности к мировым проблемам. С нами не может произойти ничего такого, у нас такое невозможно, до нас это не доберётся, мы просто здесь пересидим, нас это не касается — вот о чем думают жители глубинки, смотря по телевизору вечерние новости. Последний раз, когда у нас происходило что-то действительно серьёзное, было в восемьдесят шестом году, после аварии на Чернобыльской АЭС. Забрали мужиков по спискам из военкомата и отправили на ликвидацию аварии, почти все вернулись, потом многие умерли кто спился, кто от болезни), оставшимся в живых дали инвалидность, но и они уже не жильцы, по ним видно, что не живут, а доживают свою загубленную радиацией жизнь. Поэтому и сообщения о череде таинственных смертей, случившихся по всему миру, мало кого в селе заинтересовало. Всех, кроме меня.
Возникало-ли когда-нибудь у вас ощущение абсолютной опасности, угрожающей не только вам, опасности, сдобренной пряным ароматом страха, словно разлитым в воздухе. Такое чувство иногда возникает при просмотре действительно страшного фильма ужасов. Ты думаешь: «если бы это случилось на самом деле?» и твою душу пронзает именно такое ощущение скрытой в привычных вещах опасности.
То, о чем говорил диктор, очень напоминало увиденное мной в городе. Помню, стало мне слегка плохо и пришлось выйти на улицу. Подышать свежим воздухом. Мысль о том, что случилось нечто страшное и опасное для всех, не давала мне покоя, однако я старался не давать волю воображению. Мало ли отчего могли умереть эти люди. Мне удалось себя успокоить, хотя подсознательно опасения оставались. Прошло несколько дней, ничего более страшного не случилось, мир жил в привычном ритме. Террористические акты, наводнения, аварии, цунами, землетрясения, выступления антиглобалистов, падения самолётов, скинхеды, Аль-Каида, война в Ираке — все, как обычно.
На самом деле все было хуже некуда. Эпидемия быстро разрасталась, скрывать ее масштабы становилось более и более проблематично. Наконец, правда открылась. Прошлому счастливому существованию пришёл конец.
В стране ввели чрезвычайное положение, плавно перешедшее в довольно жёсткую диктатуру. Опыт многовекового единоличного правления не позволил стране развалиться, однако не спас ее от гибели. Не скажу, что в таких условиях диктатура зло, наоборот, она позволила сохранить определённую стабильность. Обеспечение продовольствием, борьба с преступниками и мародёрами, уборка умерших, медицинская помощь, вывоз мусора, охрана социально-значимых и потенциально опасных объектов. До тех пор, пока оставалось достаточно людей, способных отдавать и исполнять приказы, сохранялся установленный порядок, а после того, как их не стало, сама надобность в поддержании такого порядка пропала.
В первые дни после объявления чрезвычайного положения к нам прибыло воинское подразделение, расположившееся в поле за селом. Они жили обособленно, на улицах появлялись только в специальных защитных костюмах и противогазах. На местные органы правопорядка надежды было мало. Когда стали умирать люди, умирать каждый день, милиционеры перестали появляться на улицах и военным пришлось взять на себя их функции.
Последние из них, оставшиеся в живых, бросив развёрнутый лагерь и имущество, погрузились в несколько джипов и уехали в направлении областного центра неделю назад. Они выполнили поставленную перед ними задачу. Им теперь некого было охранять, спасать и защищать, кроме самих себя.
Ночью лил дождь. Жуткий ливень с грозой. Водяные струи хлестали по земле, грохотал гром, молнии с шипеньем вспарывали тьму. Я лежал на диване, слушая шум падающей с неба воды. В открытую форточку ветер порывами гнал прохладный, пропитанный влагой воздух. Осень. Бабье лето. Гроза.
Я с детства любил такую погоду, пасмурную и дождливую. Помню, как однажды я ждал с работы отца. Я сидел у окна, уличное освещение не было включено. Тогда тоже лил дождь. В разрывах туч ярко сверкала неизвестная мне звезда. Вода струилась по стеклу и яркая точка плясала в маленьких водяных потоках. Отец все не шёл, на душе было грустно и чуть тоскливо. Одинокий ребёнок и одинокая звезда, молча танцующая в струях дождя. Чуточку грусти, чуточку печали и вот, явлена зримая картина одиночества.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});