Читать интересную книгу Тельняшка математика - Игорь Дуэль

Часа через два ребята уходят. Зыкин велел к двадцати двум ноль-ноль быть на судне. Поеживаясь, они натягивают мокрые форменки. Я провожаю их до трапа и смотрю, как грязноватый туман поглощает их сгорбленные фигуры. На берегу не горят фонари: и без них светло – мы уже вплыли в белые ночи. И только низкие тучи да туман заслоняют не меркнущий и ночью солнечный свет, окрашивая всю округу в цвет сумерек, сглаживая серым тоном переходы красок, сводя их в полутона северной гаммы. Сырой сумрак вливается в легкие, пробирает до костей. Хорошо, что ребятам идти недалеко – их судно стоит метрах в двухстах от нас, за выступом берега.

На нашем «омике» пустынно, тихо. Старпом и Герка ушли на берег, и до сих пор их нет. Остальные разбрелись по каютам. Повариха о чем-то перешептывается за переборкой с радисткой. Судно склепано из тонкого металла – гулкое. Каждый звук разносится от носа до кормы.

Я остаюсь один в верхнем салоне, где во время стоянок мне через ночь – попеременно с радисткой – положено нести береговые вахты. Остаюсь наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

«Ах, счастье было так возможно…»

После встречи с Наташиной подругой Любой я подумал, что и Наташу вот также когда-нибудь могу встретить. Ведь дважды в год она почти по месяцу бывает в Москве.

Я пытался себе представить, как мы встретимся, пытался понять, хочу я видеть ее или не хочу. И не мог. Я этого хотел остро, до боли и не хотел так же остро. И если б все зависело от моей воли, я бы, наверное, так и не смог решить, нужно ли нам когда-нибудь увидеться.

Прошло еще полтора года. Я уже закончил «болотный вариант», в самом разгаре была работа над «лесным», когда однажды вечером позвонила Наташа. Я узнал ее голос сразу, но так опешил, что не смог сказать об этом.

– Здравствуй, Юра! Это… – Она замялась. – Не знаю, как теперь тебе представляться. Ну, пусть так: это Наташа Лукомская. Помнишь такую?

Я одеревенел у телефона. И слова выдавливал из себя с трудом, будто язык мой стал твердым:

– Да. Конечно. Помню.

Она тоже сильно волновалась, и голос всегда в такие минуты приобретал бархатно-вкрадчивые ноты.

– Я теперь снова в Москве, Юра. Ну вот…

– Поздравляю.

– С чем?

– Что в Москве.

Она расхохоталась – нервно, почти истерично, это был такой смех, который может в любую секунду перейти в плач. Но она не разревелась, а вдруг сказала шепотом:

– Я очень хочу тебя видеть, Медведь!

Меня передернуло. Какое она право имеет вот так лезть мне в душу! Ведь это же не в бирюльки играть. И та Наташа, какой она была в нашу последнюю встречу, та, которую я старался забыть, вдруг ясно предстала передо мной. И я сказал таким тоном, каким в мыслях не раз продолжил разговор возле университетской ограды:

– А я не очень уверен, Наташа Лукомская, что нам необходимо увидеться.

Она молчала, и я молчал. Так продолжалось довольно долго. Потом она выдохнула с неподдельным отчаянием:

– Юра, мне очень плохо.

Но я уже завелся. Злость душила меня.

– Я могу тебе помочь? – сказал я ледяным от вежливости голосом.

– Ты все можешь.

Меня несло. Крыса, которая сидит где-то глубоко в каждом человеке, вдруг выползла на поверхность и завладела всем моим существом. С мстительностью, с безжалостностью, которых я сам в себе не подозревал, я произнес ехидным тоном:

– О, женская непоследовательность! Два года назад я был обвинен в том, что не смог даже разбудить женщину в одной знакомой. А теперь вдруг все могу.

Она всхлипнула и бросила трубку.

Я не сумею описать всего того вихря противоречивых ощущений, который вызвал этот звонок. Было здесь и мелочное честолюбие: ага, вернулась, приползла, поняла, что такое я! И шипящая злоба: теперь-то я нужен, когда нагулялась. И горечь: почему все так нелепо вышло. И радость: Наташа позвонила! И весь этот клубок крутился во мне, выставляясь на поверхность то одним, то другим боком. Крутился раз за разом, как заведенный. И не было видно конца этому вращению. И мне никак не удавалось сосредоточиться на чем-то одном, что-то выбрать, предпочесть. А дни шли, покрывая эту неразбериху, возникало одно острое желание – хотелось, чтоб Наташа снова позвонила, хотя я не мог даже сам себе сказать, как стану с ней разговаривать.

Я глушил в себе всю эту сумятицу испытанным уже средством – работой. Впрочем, я и прежде вкалывал до рези в глазах, так что каких-либо внешних изменений в мою жизнь звонок Наташи не внес.

Прошла неделя. Однажды, выйдя после работы из нашего флигелька, я увидел возле крыльца Наташу. Она бросилась ко мне, осадила себя, лишь когда оказалась совсем рядом.

– Не прогоняй меня, пожалуйста! – сказала Наташа торопливо. – Я знаю, что не имею права тебе навязываться. Знаю, что стерва. Но говори что хочешь, только не прогоняй. Не думай, что это блажь. Это давно. Я в Москве уже третий месяц. И не звонила тебе, сколько могла. Больше не смогла. Господи, ну хоть просто посмотреть на тебя можно?

Она всегда была мерзлячкой, а тут, пока ждала меня на сыром ветру, совсем застыла, ее трясло. Все это как-то сразу отпечаталось в голове. В общем, стоило мне Наташу увидеть, и я уже не мог говорить с ней так, как говорил по телефону.

– Можно посмотреть! – сказал я с натужной веселостью. – Только вряд ли интересно. На воздухе не бываю, спорт бросил – оттого изменения не к лучшему.

Она будто и не слышала моих слов. Стояла и смотрела на меня, и в ее большущих глазах было столько восторга и столько боли, что я отвел взгляд. Так она раньше никогда на меня не смотрела.

– Замерзла? – спросил я.

– Зуб на зуб не попадает.

– Пойдем, тут недалеко есть тихая кафешка.

– А ты не спешишь?

– Нет.

– Тогда – куда хочешь.

Мы двинулись к бывшим воротам усадьбы, за которыми была автобусная остановка, Наташа дотронулась до моего локтя.

– Можно? – спросила она.

– Конечно, – ответил я с той же старательной беспечностью.

Она взяла меня под руку, словно электрический разряд вошел в мой локоть. Я больше не мог вести разговор в том легком тоне старых приятелей, который сам пытался задать поначалу. Впрочем, я вообще не мог говорить. И некоторое время мы шли молча. Она совсем не смотрела на дорогу, я чувствовал постоянно на своей щеке два ее черных прожектора. Я спросил, как она добралась до нашего флигелька. Наташа ответила покорно, со старательностью автомата. Я сказал, что есть более короткий путь, и объяснил какой. Она кивала, хотя вряд ли что-нибудь слышала.

В кафе, сидя напротив нее за маленьким столиком, я рассмотрел Наташу. Она совсем не изменилась. И одета была в такой знакомый толстый свитер, который у нас назывался «печкой». Сидела, сложив рукава муфтой и грея руки. Я, кажется, впервые подумал, как холодно было ей там, в Норильске.

– Что будем есть? – спросил я.

– Что хочешь.

Подошла официантка и я выдал заказ на полную катушку. Но Наташа и на это не обратила внимания. Она смотрела на меня все так же, как у флигелька, пристально, не отводя глаз.

– Господи! – сказала она, когда официантка ушла. – Я сижу с тобой рядом! Я уже не верила, что это будет.

– Ладно! – Я все еще пытался уходить от такого разговора. – Лучше рассказывай.

Она потупилась.

– Придется, хотя лучше б мне не о чем было рассказывать. Лучше бы все это забыть.

Наташа снова подняла на меня глаза, но теперь в них было только одно – тоска затравленного мышонка.

– Полгода назад я ушла от мужа. А нужно бы сразу. Я быстро поняла, что все это не мое. Да и он оказался, ну, скажу мягче, чужим человеком. Но я долго упрямилась, верить себе не хотела. Не хотела признавать поражение. Вот и не уходила. Но месяц от месяца все становилось прозрачней. Потом был случай… Не хочу сейчас о нем. В общем, ушла. В Москву мне возвращаться было стыдно. Я перебралась жить к одной знакомой и осталась там. Но он проходу не давал, и все это было грязно, противно. Тогда я плюнула и вернулась домой. В конце концов, мне и должно быть стыдно. Сама виновата. Ну, вот под Новый год прилетела – подарок Деда Мороза.

Я слушал ее, и то наваждение, что явилось у крыльца нашего флигелька, постепенно исчезало. Хоть нерадостно, хоть больно – почти физически больно – было это исчезновение. Да, рядом сидит Наташа, та самая, почти совсем не изменилась. И свитер «печка». И руки держит, как всегда. Все в ней знакомое, будто вчера только виделись. Но не та Наташа, встали между нами эти два с половиной года. Ведь был же муж. Плохо ли, хорошо ли, но столько месяцев были они вместе, рядом. И не могло так случиться, чтобы от этого времени ничего не осталось в ней. Чего-то инородного, чужого, ненавистного мне уже по одному тому, что это от него. Может быть, интонация, выражение, словечко. И даже когда этого нет, когда все как было, только и жди: сейчас что-то такое выползет на свет. Видимо, эти мои мысли тенью пробежали по лицу, и Наташа – она всегда удивительно точно угадывала все, о чем я думаю, – догадалась о них. Она вытащила ладонь из рукава и положила на мою руку.