трое знатоков в Фесе в мечети Бу Инанийа, а в другой раз в Тунисе, под руководством «превосходнейшего мастера», потомка самого знаменитого ал-Марджани. В Фесе на мраморном полу нарисовали концентрические круги и проложили диаметры, а в определенных местах отметили стороны света, планеты, знаки зодиака, фазы луны, дни и месяцы года, буквы арабского алфавита, арабские цифры и другую подобную информацию. Прозвучал вопрос. С помощью долгой и сложной процедуры — в Фесе она тянулась целый летний день — буквы из слов в вопросе были разделены, заново сгруппированы и заменены определенными цифрами, которые соотнесли с особыми местами на чертеже зайраджи. Далее, после громоздких вычислений, связанных с углом наклона эклиптики в тот момент, они снова были превращены в буквы. Окончательный ответ предстал в характерном арабском стихотворном размере ат-тавил, описанном в книге Йуханны ал-Асада о поэзии. «И в стихе, созданном таким способом, содержится верный ответ на заданный вопрос… И предсказание никогда не подводит. Удивительная вещь! Пишущий это говорит, что никогда не видел ничего подобного в природе»[322].
И вдруг, выразив такое восхищение зайраджей, Йуханна ал-Асад меняет тон и идет на попятный:
Автор должен сказать, что из‐за лени отказался изучать названный ритуал, хотя у него было и время, и наставник, готовый обучить его бесплатно. Но главное, он отказался из‐за того, что, по мнению мусульманских богословов, подобные обряды и учение запретны как обманные и почти как ересь. Их Писание гласит, что всякое предсказание бесполезно. Никто не знает будущего и его тайн, кроме Аллаха. Их инквизиторы часто сажают в тюрьму и преследуют тех, кто причастен к этому учению[323].
Конечно, Йуханна ал-Асад знал, что затронул превосходную тему, представив читателям зайраджу. Разве Эгидио да Витербо, мастеру еврейской каббалы, и другим ученым, подобным ему, не было интересно услышать об этой сокровенной процедуре ученых мусульман? На протяжении пятисот лет этому, одному из сложнейших арабских оккультных учений, посвящались целые трактаты, в том числе многие страницы в «Мукаддиме» Ибн Халдуна. Ибн Халдун утверждал, что знает «тайну» удивительного поэтического результата зайраджи: в ней с самого начала заложена модель стиха в размере ат-тавил. Более того, продолжал Ибн Халдун, ничего сверхъестественного этот ответ содержать не может, ибо «явления будущего относятся к сверхъестественному», знание о котором принадлежит одному Аллаху. И все же Ибн Халдун признал, что зайраджа — это «замечательное действо и поразительная процедура» для нахождения связи между наборами слов, между вопросом и ответом. Ал-Марджани вспоминал, что, когда он впервые обучил этой процедуре Ибн Халдуна и получил ответ на его вопрос: «Является ли зайраджа древним или новейшим учением?» — Ибн Халдун заплясал и закружился от восторга[324].
Рассказ Йуханны ал-Асада про зайраджу легко переносится на другой берег Средиземного моря и сообщает кое-что важное о его авторе. В истории с птицей он свободно и легко перемещается между различными культурными сообществами, а при необходимости прибегает к уловкам. В истории про зайраджу он глубоко заинтересован сложными и удивительными магическими действиями, он хочет понаблюдать за ними и испытать их, но затем отступает перед опасностью. Эти подсказки могут направлять нас, когда мы увидим, как Йуханна ал-Асад — бывший дипломат и путешественник из Мира ислама — описывает свое передвижение между Европой и Африкой, между христианством и исламом и по разным областями самой Африки.
***
В вопросах, не относящихся к числу богословских, Йуханна ал-Асад с легкостью переносился между Европой и Северной Африкой. Иногда он приписывал им обеим одинаковые свойства, находя между ними сходство в красоте и великолепии, а также в грязи и беспорядке. «Большинство арабов [из пустынь] Нумидии — стихотворцы, — говорил он, — и все время слагают длинные песни о своих битвах и охоте, а также о любовных похождениях, с большим изяществом и нежностью. Их стихи рифмованы наподобие народных европейских стихов»[325].
Более прямое отношение к Средиземноморью имели стихи о некоем «Хеллуле», прославленном воине из горного района на самом севере Рифа, который часто посылал своих людей через Гибралтар сражаться на стороне гранадцев против испанцев. Хеллул, по словам Йуханны ал-Асада, сражался и погиб в битве под предводительством альмохадского халифа ан-Насира против испанцев при форте Орла (ал-Укаб) в ал-Андалусе в 609/1212 году, где мавры потеряли шестьдесят тысяч человек. Для христиан это было началом побед, кульминацией которых стал захват Гранады королем Фердинандом 285 лет спустя. Несмотря на это поражение, как уверяет Йуханна ал-Асад, Хеллул навсегда остался в памяти людей: «в Африке и в Бетике [древнеримское название юго-восточной Испании] народ хранит рассказы о его битвах, написанные в прозе и стихах, точно так же как подвиги Роланда бытуют на разговорных языках латинских народов»[326].
Несмотря на резкий сдвиг в соотношении сил между христианами и мусульманами — сдвиг, который в конечном счете так повлиял на его жизнь, — Йуханна ал-Асад настаивал на симметрии в европейской и североафриканской поэзии и народной памяти. Но кажется, что в эту симметрию внедрено некое изобретение. Кто был этот Хеллул? Йуханна ал-Асад писал «Hellul», транскрибируя латиницей арабское имя Хилал. Ибн Халдун в своей обстоятельной истории берберов и арабов Магриба рассказывает о шейхе «Хилале ибн Хамидане, происходившем из краев, «прославленных храбростью своих воинов». Однако эти края лежали далеко от Рифа, а Хилал ибн Хамидан был вполне жив и здоров в годы после разгрома при Форте Орла и возглавлял своих соплеменников в восстании против брата халифа. Другие историки, ближе знакомые с этой битвой, ничего не сообщают о героическом воине по имени Хилал и приписывают разгром недовольству войск, не получавших жалованье, а также коварству и вредоносным советам вазира халифа[327].
Однако «Хилал» — это название, данное эпическому циклу стихотворений, связанному с вторжением-миграцией в Магриб арабского бедуинского племени Бану Хилал в XI веке, — «Сират Бани Хилал», «Песнь о Бану Хилал». Ибн Халдун включил некоторые из ее стихов в «Мукаддиму», и эти стихи веками читались в Магрибе. («Это достойно Бану Хилал», — восклицают и сегодня сказители, повествуя о предприятии, демонстрирующем явную сообразительность[328].) Похоже, что Йуханна ал-Асад взял имя, прославленное в эпосе Северной Африки, и придумал североафриканского героя, участвующего в войне Гранады против Испании[329].
А что сказать про христианина Роланда, убитого при Ронсевале в 161/778 году и превращенного легендами и поэзией в героя потрясшей мир битвы между его дядей Карлом Великим и сарацинами? «Карл Великий» — это имя, которое Йуханна ал-Асад должен был встретить еще в сочинении историка и географа ал-Масуди,