Хлопнула дверь. Маэль перевернулся на другой бок и через несколько мгновений вновь оказался на зыбкой грани снов и яви, когда человека уже начинают посещать видения. Из сероватого тумана выплыл силуэт большого черного зверя, не то собаки, не то волка, но чудовище отчего-то носило на голове золотой венец о пяти зубьях и могло разговаривать по-человечески…
— Да что такое? — Монброна подбросило с лавки, будто катапультой. Весь плед был усеян осколками битого толстого стекла, благо лежанка стояла как раз под окном. Какой-то мерзавец попросту запустил со двора камнем прямиком в раму, расщепил тонкие деревянные рейки и вдребезги разнес редкое, почти бесценное стекло, которое варили в мастерских стран Полудня.
Орудие преступления оказалось крупным, с два кулака булыжником — если бы он упал прямиком на Маэля, не миновать синяков. Но камень откатился по полу к дальней стене, а сам граф, выглянув в окно, увидел только пустой двор, по которому важно ходили грязно-белые гуси под ленивым надзором валяющейся в луже жирной хрюшки.
— Ну и шутники живут в этой Немедии,— проворчал месьор граф.— Да таким камнем убить можно! Придется попенять хозяину…
И вдруг Монброн застыл. Валявшийся в углу камень выглядел несколько необычно. Обычные камни, которыми мальчишки швыряются в окна, никогда не перетягивают тонкой бечевкой и уж тем более не заворачивают в пергамент. Причем в дорогой пергамент, белый с тонкими бежевыми прожилками. И не закрепляют веревочку красной сургучной печатью.
— Интере-есно, — протянул Маэль, подошел к странному булыжнику, нагнулся и поднял. Да, тяжеловат. Чтобы добросить эдакое письмецо до второго этажа, требуется изрядная сила.— Письмо, что ли?
Да, именно письмо. Граф сорвал печать, развернул пергамент и аккуратно отложил округлый булыжник на стол. Заново протер глаза и всмотрелся в ровные строчки, написанные чуть угловатыми аквилонскими буквами.
Прочел. Перечитал еще раз, будто не поверив. Снова выглянул во двор, безосновательно надеясь обнаружить хоть какие-то следы отправителя. Вернулся к столу, бросил на него депешу, потянулся к кувшинчику, в котором должно было оставаться вино, обнаружил, что сосуд пуст и медленно уселся на свою лавку.
— Граф, сколько можно ждать? — дверь отворилась, и в комнате появился Тотлант.— Все давно собрались! И вообще, масса новостей! Войско мятежников прикца Ольтена подойдет к городу ближе к вечеру! К бургомистру уже прибыли нарочные принца! Городской управитель вовремя поддержал Рокод.
— А, это ты, Тотлант…— слабо выговорил Маэль.— У меня тоже новости. Посмотри на столе.
Волшебник взял широкий и измятый пергаментный лист. Пробежался взглядом по тексту.
— Кто такой Амори, барон Данвил Коринфский? — сразу же спросил стигиец, глянув на подпись. — Твой знакомый?
— Хуже,— выдохнул Маэль.— Я понимаю, что не могу раскрывать такую важную тайну, но в свете последних событий… Данвил — личный представитель в Немедии главы Латераны, его светлости барона Гленнора. Он самый главный. Точнее, сейчас самый главный — я… Был.
— Самое время зарезаться,— бесстрастно покивал Тотлант, изучая письмо.— Похоже, тебя с треском выгнали из Аквилонской тайной службы, лишили всех наград и настоятельно советуют в Аквилонии больше не появляться. Что ты натворил в Офире?
— Глупейшая история,— простонал Монброн, закрывая лицо руками. — Год назад, когда я охотился за бумагами владельцев золотых рудников, я скрыл от барона Гленнора четыре векселя. Так, мелочь. Всего-то на сумму четырех с половиной сфинксов…
Тотлант присвистнул:
— Ничего себе мелочь! Четыре с половиной тысячи офирских талантов, сиречь четыреста пятьдесят тысяч денариев! На такие деньги можно купить большое баронство в центре Аквилонии, с замком, полями и десятком деревень. Куда ты дел векселя?
— Спрятал дома, в тайнике… Хотел, что называется, обеспечить безбедную старость… И кто-то пронюхал! Позорище! Граф в сорок втором поколении уличен в банальной краже!
— Четыре с половиной сфинкса, — ошеломленно покачал головой Тотлант.— Не сказал бы, что это банальная кража. В казне Пограничья в общей сложности и трех сфинксов не наберется. С размахом работаете, месьор граф. И что ты теперь будешь делать?
— Не знаю… — севшим голосом пролепетал Монброн. — Наверное, утоплюсь.
— Топись в вине,— посоветовал волшебник.— Не расстраивайся. Объяснишь все Конану, он поймет. Сам таким был. Подумаешь, выгнали из Латераны! Жизнь-то не закончена! Одевайся и спускайся в обеденную залу. Потом придумаем, как поступать.
Тотлант вышел, а Монброн продолжал восседать на лавке и пораженно созерцать валяющийся на столе жеваный пергамент, который принес ему наихудшее известие в жизни. Ладно, утеряны должность конфидента и деньги (очень немалые, скажем прямо…). Но какая пощечина! Какой удар по чести дворянина! Причем удар вполне заслуженный…
* * *
Зенобия Сольскель и Аластор Кайлиени
Дочь почтенного Стеварта Сольскеля, в отличие от изнеженного аквилонского графа, просыпалась рано. Две комнатки, которые они с Аластором сняли у хозяина «Бездонной бочки», славной на всю округу изумительным черным элем, более напоминали каморки, предоставляемые в богатых домах нищим родственникам или самым нерадивым служанкам. Четыре шага в длину, три в ширину, жесткая лежанка, тонкое потертое одеяло и набитая соломой подушка.
Другая женщина после многолетнего жития в замке короны Бельверуса восприняла бы столь неудобное помещение как тюремную камеру, однако Зенобия не стала возмущаться. Она отлично помнила детство и юность, проведенные в одном из глухих поселений в Граскаальских предгорьях, старый дом деда, выстроенный в асирских традициях — длиннющий сруб, наполовину вкопанный в землю. Там действительно было тесно, ибо обширная семья дедушки Рагнариса насчитывала восемнадцать голов без учета его наложниц.
Аластор, наоборот, морщил нос, громко заявлял, будто в Шадизаре даже клетки в зверинцах просторнее, в щелях и матрасе полным-полно клопов, а дышать попросту нечем, ибо окно не открывается. В итоге его светлость великий протектор Заморы отбыл на всю ночь в нижнюю залу — играть в кости.
Если бы владелец «Бездонной бочки» вел летопись, то нынешняя ночь вошла бы в нее с каким-нибудь запоминающимся названием, наподобие «Ночь золотой реки» или «Время великого жульничества».
К рассвету Аластор обчистил двенадцать игроков, включая самого хозяина (долг последнего обменяли на бесплатные проживание и обед для самого Аластора, Зенобии и их любимой собачки по кличке Кораннон). Игроки расходились недовольные проигрышем, но счастливые от того, что поучаствовали в самой запоминающейся игре их жизни — буря страстей, две драки (одна со смертельным исходом), разоблаченная попытка со стороны капитана городской стражи подменить кости утяжеленными и торжественное изгнание жулика из-за стола, а также проигранный заезжим наемником клинок замечательной офирской работы, который великодушный Аластор вернул прежнему владельцу — в знак признательности за проявленный азарт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});