Читать интересную книгу Мы встретились в Раю… - Евгений Козловский

По инженерной, однако, линии все складывалось не так чтобы очень: сверхзакрытая тема со сверхзакрытого ящика требовала столь же сверхзакрытых консультантов, оппонентов, совета, очереди к которым тянулись годами, да еще к этим нормальным годам прибавились и годы реорганизации ВАКа. Судя по всему, раньше чем к сорока кандидатом вундеркинду Марку было не стать. Когда Арсений, а за ним и Равиль поступили на режиссерские факультеты столичных ВУЗов, Марк еще больше замкнулся и помрачнел. Во время редких встреч он твердил: молодцы, ребята! честное слово, не ожидал! ужасно за вас рад! — но радости в его голосе слышалось мало.

Марк сильно полысел и располнел, его некогда уморительный юмор переродился в желчный, монотонный сарказм. Любой разговор с Марком превращается сейчас в скучный, казуистический спор с позиций здравого смысла, железной логики, выявляющих полное равнодушие к предмету обсуждения.

Встречаться с Марком стало неинтересно.

78. Вовка

Перед Вовкою, который был моложе их всех, проблема выбора не стояла никогда: поступив в институт из глухой прииртышской деревушки, в М-ске он случайно открыл, что родился актером и только не знал об этом раньше. Не понятными никому путями он мгновенно влазил в шкуру человека любого пола, возраста, национальности, профессии — чего угодно — и умел показать зрителям, о которых никогда не забывал, эту шкуру со всех сторон, интуитивно избирая наиболее острые, яркие ракурсы; никакие системы никаких станиславских ему не требовались. Но Вовка носил заметный горб, а лицо и шею покрывала сплошная рельефная корка угрей и фурункулов с белыми точечками засохшего гноя и черными — закупоренных пор. Болезнь не поддавалась лечению. Много уходило времени и усилий, чтобы приучить глаза, мозг, эмоциональный аппарат к особенностям Вовкиной внешности и смотреть сквозь, за них. Во всяком случае, такая работа оказалась не по плечу приемным комиссиям ни одного из театральных ВУЗов, куда Вовка несколько раз пробовал поступать, — впрочем, может, следовало и признать правоту членов комиссий. Каждая неудача с профессиональным театром усугубляла и без того достаточно мощные Вовкины комплексы, и к женщинам, даже самым завалященьким, Вовка никогда и не пытался подступиться. Да и разговоров о бабах избегал даже с самыми близкими друзьями, так что оставалось только догадываться, что творится в части его души, отведенной Богом интимной стороне жизни. По характеру Вовка был правдоискателем и мог, не стесняясь, ввалиться ночью неглиже в соседний номер гостиницы, где театрик стоял на гастролях, или в соседнюю комнату общаги, чтобы на полном серьезе спросить: ребята! А в чем, собственно, смысл жизни? или: а что такое любовь? — спросить и наивно ожидать от своих старших, умных и полноценных товарищей немедленного и исчерпывающего разрешения проклятых вопросов человечества. С некоторых же пор, заметив веселое умиление, которым его выступления встречаются, Вовка начал своим правдоискательством слегка и кокетничать.

Открытие, что может существовать на свете женщина, которая станет его любить, да что любить? — тер петь рядом! — грянуло над Вовкою громом среди ясного неба и переломало все представления, всю жизнь, ответило разом на все ночные вопросы и бросило в объятья давно не молодой вдовы-аптекарши с соседней улицы, той самой вдовы, к которой Вовка частенько захаживал за дефицитным польским средством от угрей, вознаграждая ее к себе внимание рыночными цветами подешевле.

И сейчас гениальный актер, отработав на заводе положенные восемь часов, с наслаждением стирал пеленки одного за другим появляющихся наследников. И в землю закопал, и…

Слово гениальный Арсений не брал в кавычки сознательно.

79. Хымик

Хымик был комиком. Когда он появлялся на сцене, в зале возникал смех, хотя во внешности Хымика ничего смешного вроде не заключалось. К химии Хымик отношения не имел, а прозвище получил от особенно забавно в одной из миниатюр произносимого словечка. Хымик спокойно работал инженером, и сцена как профессия его не влекла, являясь хобби чистой воды. По мере того как театрик становился театром, Хымик чувствовал себя в его спектаклях все менее органично, а на репетициях все сильнее скучал. Однажды Хымик опоздал на прогон, что расценивалось у них как сверхЧП, и сказал с порога: мне предложили работать в КГБ. Где-где? переспросил Арсений, готовый расхохотаться: он не сомневался, что имеет место очередной уморительный розыгрыш Хымика, предпринятый с целью сдемпфировать опоздание, предупредить тяжелые паузы Марка, цитаты из Станиславского и Немировича-Данченко и прочие элементы обычного в подобных случаях ритуала экзекуции. В КГБ? Хохота, однако, не прозвучало: Хымик стоял серьезный, растерянный, с опрокинутым лицом и покорно слушал всеобщую паузу. Да, отношение к упомянутой Хымиком Организации сложилось у них у всех априори вполне определенное, хотя впрямую с Нею не сталкивался до сих пор из них никто, во всяком случае, не признавался, что сталкивался. Хымик оказался первым. Он полагал, что в нарушившем паузу монологе советуется с ребятами, выдвигает, при очевидных всем против, аргументы за: квартира, которую Они обещали дать немедленно; многобольшее жалованье и надбавка за звездочки; перспектива учебы в высшей дипломатической школе; истерические настояния тещи и жены; самый веский, наконец: род службы — транспортный отдел, всего-то навсего — контролировать, чтобы с поездов и самолетов не выходили в закрытый М-ск транзитные иностранцы, — вроде бы совсем и не то КГБ, которое КГБ, — полагал, что советуется, — на самом же деле все уже, чувствовалось, решено. И, как говорится — в землю!..

Формально Хымик из театрика не ушел, но это, безусловно, случилось бы исподволь — служба! — не развались театрик к тому времени сам собою: достигнув уровня почти профессионального, а в некоторых отношениях даже последний превысив, театрик должен был либо скакнуть в это качество, чему, кроме финансовых, идеологических и бюрократических сложностей, мешало нежелание большинства ребят менять размеренную инженерскую жизнь на нечто неопределенное, либо кончиться. Произошло последнее. На дымящихся развалинах, сумев прилепиться к одному из заводских Домов культуры, Арсений с Равилем организовали театрик новый. Хоть пьесы там ставились совсем в другом роде: сатиру дозволять перестали, уровень самодеятельной драматургии уже не удовлетворял, — дух остался прежним, разве еще сгустился, стал злее, ироничнее, — и это не прошло мимо внимания кооптировавшей Хымика Организации. На спектакли зачастил невзрачный человечек, подъезжающий к Дому культуры на черной «волге». Однажды поздно вечером он сгонял директоршу Дома за книгою Пушкина, чтобы убедиться, что слова все говорят: нет правды на земле, но правды нет и выше, которыми начинался один из Арсениевых — с Вовкою в главной роли — спектаклей, написаны разрешенным классиком, а не выдуманы самим Арсением в подрывных целях.

Огромный сибирский город М-ск битком был набит ящиками, ящичками и ященками. Соответственно их числу запроектировалось и число шпионов. Соответственно числу шпионов — число лейтенантов железновых и майоров прониных. Соответственно же числу последних выстроили самое большое и, несмотря на первый гранитно-красный этаж, — самое серое в городе здание. Ящики, ящички и ящонки выпускали устарелую продукцию и абсолютно шпионов не интересовали, но разнарядка оставалась нерушимою. Чекисты, намаявшись бездельем и решив хоть как-то отработать свой хлеб с маслом, а может, и получив сверху соответствующие инструкции, запланировали в М-ске идеологическое дело. Самым антисоветским элементом города признали Арсения: разговоры, самиздат, анекдоты, знакомство и переписка с политическим хулиганом Галичем, наконец! — и пришлось бы Арсению туго, не сделай он после дружеского Хымикова предупреждения (Хымик долго расписывал, чем рискует, разглашая государственную тайну) Химиком же подсказанный ход конем. Кавалерийский наскок привел Арсения на черную клетку квартиры главного идеолога М-ского КГБ полковника Горбунова, с дочерью которого Арсений по случаю учился в одном классе. Полковник учел чистосердечное стремление Арсения осознать ошибки и сыновнее к нему, полковнику, доверие и заменил серию допросов с показательным судом, а — не исключено — полковник продемонстрировал значительную вертикаль указательного пальца! — и лагерем в финале — серией отеческих бесед.

Беседы, однако, проходили не у одноклассницы за чашкою чая, а в самом сером на красном здании, куда Арсений с поразительной покорностью и пунктуальностью являлся — безо всяких повесток — ежедневно, за вычетом выходных, — в течение трех с лишком недель. Во время бесед Арсений узнал десяток свежих политических анекдотов (примеры работы врага) и выкурил блока полтора белого болгарского «фильтра», не поступавшего в продажу вот уже несколько лет. Судя по тому, что пересушенные сигареты так долго не кончались и что из Арсения не вытягивали показаний на знакомых и не искали организацию, подобные гости захаживали к Ним крайне нечасто, и чуть не все Учреждение перебегало за три недели посмотреть на главного и единственного м-ского антисоветчика. Выходя с бесед, Арсений оглядывался на необъятную громадину серого на красном: воображения не хватало, чтобы представить, сколько же можно набить народа вовнутрь.