И вдруг все стало на свои места: это странное поведение, непонятные паузы, топтание с ноги на ногу, не покидавшее нас ощущение, что майор все время хотел, но не мог чего-то сказать. Майор ждал, что я суну ему в карман конверт, но и я, и Яна оказались слишком тупыми, чтобы понять это. В то время, чтобы получить квартиру, надо было дать на лапу примерно 30 000 крон, то есть больше средней годовой зарплаты. Позже эта сумма стала быстро увеличиваться по мере распространения коррупции, но в то время у нас были деньги. И мы с радостью заплатили бы их, если бы только у нас хватило ума разобраться в ситуации, если бы мы только могли приспособиться к социализму, но шанс был упущен. И это разочарование пробило первую брешь в нашем браке.
«Еврейский экспрессионизм»
В 1958 году, когда Александр Солженицын писал «Один день Ивана Денисовича», самый большой в мире памятник Сталину, гранитное чудовище размером с многоэтажный дом, все еще возвышался над пражским пригородом Летна. Прошло два года с тех пор, как Хрущев разоблачил Сталина в секретном докладе на съезде партии большевиков, но руководители чешской компартии сделали свою карьеру при Сталине и сталинскими методами, поэтому они не могли позволить, чтобы советская политическая оттепель ослабила их позиции. Они по-прежнему полностью изолировали Чехословакию от остального мира. Может быть, именно для того, чтобы преодолеть это ощущение изоляции, мы с Иваном Пассером стали выезжать на пикники в окрестности аэропорта «Рузине». Мы растягивались на траве у конца дороги, распивали бутылочку вина, смотрели, как над нами взмывали в небеса многотонные стальные махины, и пытались угадать их маршруты. Через час или два самолет должен был приземлиться в Париже, Риме, или Лондоне, или в каком-то другом потрясающем месте, которое было так же далеко от нас, как другая планета. Легче было представить себе, что у нас вырастут крылья, чем, что мы окажемся в самолете, летящем в свободный мир, но в 1958 году мне удалось попасть в один из этих самолетов, и оказалось, что это — ад кромешный.
«Латерна магика» наконец-то поехала в Брюссель. Радоку удалось убедить товарищей из госбезопасности, что на Всемирной выставке ему будут необходимы все его сотрудники, и меня сочли достойным получения драгоценного паспорта; я стал одним из пассажиров старого «ила» чехословацких авиалиний. Раньше я ни разу не летал на самолете, и, возносясь на небо в этом тяжелом стальном гробу, чувствуя, как его колоссальная масса разрезает воздух, я решил, что живым мне не быть. В корпусе русского самолета что-то трещало, стучало, жужжало, вибрировало и грозило рассыпаться на куски каждую минуту. В те дни национальные авиакомпании пользовались услугами военных летчиков, потому что они считались более благонадежными политически, чем гражданские пилоты, и наш командир управлял «илом» так, как будто это был военный самолет. Меня жутко укачивало. Эта первая встреча с воздушным транспортом на всю жизнь привила мне страх к полетам, но потом, в Брюсселе, все неприятности забылись.
Приехать в западную столицу из Праги — это было совсем не то же самое, что приехать в Прагу из Подебрад, это был переход от сорокаваттных лампочек к морю яркого неона. Магазины ломились от вещей, которые невозможно было достать в Праге, там были нейлон, джинсы и легчайшие пластиковые плащи, по которым в Чехословакии сходили с ума, а улицы были полны привлекательных, беззаботных людей.
«Латерна магика» получила золотую медаль на «Экспо» и стала сенсацией. Радок был таким корифеем театральной изобретательности, что никто и не заметил, что его постановка, дававшая представление о Чехословакии и ее культуре, ни о чем конкретном не говорила. Эпизоды кинопоказа внезапно сменялись актерами, выходившими прямо из экрана и говорившими со своими кинотенями, пианист исчезал, не доиграв фразу, вместе со своим инструментом, а на пустой сцене внезапно появлялась женская хоровая группа. Стиль и юмор шоу привлекали толпы народа в наш павильон. Сам Уолт Дисней зашел сказать, что он восхищается нашей работой.
В то время я уже многие годы сходил с ума по голливудским фильмам, джазу и вообще всему американскому, поэтому большую часть свободного времени я проводил в павильоне США. Я был совершенно покорен Эллой Фицджеральд, заворожен хореографией Джерома Роббинса, меня очаровали Гарри Белафонте и многие другие империалисты, о встрече с которыми я и мечтать не мог в Праге.
Ничто не могло произвести на чешских коммунистов большего впечатления, чем признание Запада, поэтому по возвращении в Прагу Радок получил за «Латерну магику» Государственную премию. В пятидесятые годы этот человек то попадал в немилость, то оказывался в фаворе, и вот теперь ему незамедлительно поручили создать новую редакцию шоу.
Эта вторая редакция задумывалась прежде всего как развлечение, а уже во вторую очередь — пропагандистский спектакль, потому что нами заинтересовались в Лондоне и в других странах с твердой валютой. Радок предложил трем сотрудникам из первого коллектива стать его соавторами в создании нового шоу. Я согласился без колебаний. На постановку шоу в Праге были выделены деньги из расчета нескольких месяцев работы, а так как я переходил из разряда помощников в соавторы, я мог прекрасно заработать.
Первая «Латерна магика» произвела фурор, а вторая оказалась еще лучше. Один из эпизодов шоу был построен на народных ритмах, и его можно было условно разделить на три части: рождение, свадьба, похороны. Действие происходило на Чешско-Моравской возвышенности, где вырос Радок. В этом самом интересном эпизоде мы использовали кантату «Освящение источников» Богуслава Мартину, высланного из страны композитора, который умер в Швейцарии в 1959 году. Сцена представляла собой интерьер крестьянского дома, то есть там было несколько настоящих предметов мебели, а окна, картинки и полки на стенах проецировались. Выходили два танцора и исполняли любовный дуэт вокруг кровати, и во время этого танца проецируемые изображения начинали увеличиваться в размерах. Потом зрители замечали, что через заднее окно в комнату заглядывают три молодых человека. Влюбленные продолжали свой томный танец, но вскоре их спугивали насмешливые лица подсматривающих юношей.
В конце пятидесятых годов в соцреалистической Чехословакии от этой сцены бросало в дрожь. Талант Радока притягивал людей, все хотели работать с ним, несмотря на его требовательность. Его нервной энергии хватило бы на многих. Мы работали часами, время постоянно поджимало, и я все реже и реже мог быть с Яной. В наше второе шоу нужно было вносить существенные изменения перед предварительным партийным просмотром, который все время переносили. Я не мог дождаться премьеры. Будучи одним из признанных авторов постановки, я полагал, что после этой премьеры передо мной распахнутся все двери.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});