Читать интересную книгу Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

Роджер тоже скучал по ней. Порой он размышлял над ее высказываниями, восхищался и наслаждался их глубокомыслием. Другой раз он чувствовал, что по-настоящему помог ей, когда она нуждалась в его помощи, заинтересовав ее книгами, в которых говорилось о более высоких материях, чем в тех романах и стихах, которые она прежде постоянно читала. Он ощущал себя кем-то вроде любящего наставника, которого неожиданно лишили самого многообещающего ученика. Он спрашивал себя, как она обходится без него; ставят ли ее в тупик или приводят в уныние книги, которые он дал ей почитать; как она ладит со своей мачехой? Молли занимала его мысли первые несколько дней после того, как покинула поместье. Миссис Хэмли сожалела о ее отъезде намного сильнее, чем мужчины. Она отвела ей место дочери в своем сердце, а теперь скучала по милой женской болтовне, по шутливым ласкам, непрестанному вниманию, нуждалась в сочувствии к своим горестям, которое Молли так открыто выказывала время от времени — все это заставило мягкосердечную миссис Хэмли полюбить ее.

Молли также остро ощущала перемену обстановки и винила себя за то, что до сих пор сильно переживает. Но с присущим ей чувством утонченности она не могла не оценить уклад жизни в Поместье. Старые добрые друзья мисс Браунинг баловали и ласкали Молли так часто, что она начала стыдиться их грубой и громкой манеры говорить, их провинциального произношения, отсутствия в них интереса к важным вещам и их жадного любопытства до подробностей чужой жизни. Они расспрашивали ее о будущей мачехе, а она затруднялась им ответить — преданность отцу не позволяла ей отвечать откровенно и правдиво. Ей больше нравилось, когда они начинали расспрашивать обо всем, что происходило в Поместье. Она была счастлива там; она любила всех обитателей, до самой последней собаки, так сильно, что отвечать было нетрудно — она была не прочь рассказать им обо всем: о фасоне платья миссис Хэмли и о том, какое вино сквайр пьет за ужином. И эти рассказы помогали ей вспоминать самое счастливое время в ее жизни. Но однажды вечером, когда после чая они все сидели в маленькой гостиной наверху, наблюдая за тем, что происходит на Хай-стрит, и Молли рассуждала о разнообразных развлечениях в поместье Хэмли, в тот самый момент, когда она рассказывала о познаниях Роджера в естественных науках, о тех диковинах, которые он показал ей, ее вдруг прервала короткая реплика:

— Кажется, ты много времени проводила в обществе мистера Роджера, Молли! — заметила мисс Браунинг, намереваясь этими словами на что-то намекнуть своей сестре, а вовсе не обращаясь к Молли. Но:

Наш добротворец жив-здоров,Собака околела.[39]

Молли прекрасно поняла выразительный тон мисс Браунинг, хотя поначалу ее озадачила причина, вызвавшая его; мисс Фиби же, напротив, была слишком поглощена вывязыванием пятки чулка, чтобы понять намеки сестры.

— Да, он был очень добр ко мне, — медленно ответила Молли, размышляя над поведением мисс Браунинг и не желая говорить больше, пока не поймет, к чему та клонит.

— Осмелюсь спросить, ты скоро снова поедешь в поместье Хэмли? Ты знаешь, он ведь не старший сын. Фиби! От твоих бесконечных «восемнадцать, девятнадцать» у меня болит голова, следи за разговором. Молли рассказывает нам, как много времени она проводила с мистером Роджером, и как он был добр к ней. Я слышала, милая, он очень красивый молодой человек. Расскажи нам о нем побольше. Вот, Фиби, слушай! Как он был добр к тебе, Молли?

— О, он подсказал мне, какие книги читать; а однажды он заставил меня посчитать, сколько пчел я увидела…

— Пчел, дитя?! Что ты имеешь в виду? Должно быть, вы с ним сошли с ума!

— Вовсе нет. В Англии живут двести видов пчел, а он хотел, чтобы я заметила разницу между ними и мухами. Мисс Браунинг, я же вижу, что вы вообразили, — сказала Молли, красная, как рак, — но вы ошибаетесь. Это заблуждение. Я больше не скажу ни слова о мистере Роджере или о Хэмли, если вам в голову приходят такие глупые мысли.

— Скажите, пожалуйста! Эта молодая леди поучает старших! Глупые мысли, как бы не так! Кажется, они у тебя в голове. Позволь мне сказать тебе, Молли, ты слишком молода, чтобы задумываться о поклонниках.

Молли пару раз назвали дерзкой и грубой, и, конечно, небольшая дерзость вырвалась наружу.

— Я не уточнила, что это за «глупые мысли», мисс Браунинг, правда, мисс Фиби? Разве вы не видите, дорогая мисс Фиби, что это ее собственное толкование, и согласно ее фантазии возник этот глупый разговор о поклонниках?

Молли пылала от негодования, но она молила о справедливости не того человека. Мисс Фиби попыталась примирить их подобно слабоумному человеку, который закроет неприятного вида рану вместо того, чтобы лечить ее.

— Я ничего об этом не знаю, моя дорогая. Мне кажется, то, что сказала Салли, было очень верно… очень верно, в самом деле. И я думаю, милая, ты не поняла ее, или, возможно, она не поняла тебя, или я, возможно, не поняла вас обеих. Поэтому нам лучше больше не говорить об этом. Сестра, какую цену, ты говорила, собираешься заплатить за драгет в гостиную мистера Гибсона?

Мисс Браунинг с Молли так и просидели до вечера — обе были недовольны и сердиты. Они пожелали друг другу доброй ночи и распрощались очень холодно. Молли поднялась в свою маленькую спальню, чистую и аккуратную, где полог на кровати, оконные занавески и стеганое покрывало были сделаны из тонкого и изящного лоскутного шитья. Покрытый черным лаком туалетный столик был заполнен маленькими коробочками, к нему крепилось небольшое зеркало, которое так искажало лицо, что в него глупо было смотреть. Эта комната казалась девочке самым изящным и роскошным местом на свете по сравнению с ее собственной пустой и отделанной белым канифасом спальней. А теперь она спала в ней как гостья и все причудливые украшения, которые она когда-то разглядывала с большого одолжения, поскольку они были аккуратно завернуты в оберточную бумагу, были предоставлены в ее пользование. И все же, как мало она заслуживала этой радушной заботы; какой дерзкой она была; какой рассерженной была с тех пор! Она плакала слезами раскаяния и юношеского страдания, как вдруг раздался легкий стук в дверь. Молли открыла, на пороге стояла мисс Браунинг в поразительном наряде, состоящем из ночного чепца и скудного одеяния в виде цветной хлопчатобумажной кофты, накинутой поверх убогой и короткой белой нижней юбки.

— Я боялась, что ты уже спишь, дорогая, — сказала она, входя и закрывая дверь. — Но я хотела сказать тебе, что сегодня мы недопоняли друг друга. И думаю, возможно, это произошло по моей вине. Фиби не должна об этом знать, она считает меня безупречной. А раз здесь нас только двое, мы поладим лучше, чем если бы одна из нас думала, что другая не допустит промаха. Мне даже кажется, что я была немного сердита. Мы больше не будем об этом говорить, Молли; только пойдем спать друзьями, и всегда ими и останемся, дорогая, правда? Теперь поцелуй меня, не плачь, а то твои глазки опухли… и аккуратно потуши свечу.

— Я была неправа… это моя вина, — сказала Молли, целуя ее.

— Чепуха! Не возражай мне! Я говорю, что это моя вина, и больше я не хочу слышать об этом ни слова.

На следующий день Молли отправилась вместе с мисс Браунинг посмотреть на те изменения, которые производились в доме отца. На нее эти улучшения оказали тягостное впечатление. Бледно-серый цвет стен в столовой, который так хорошо сочетался с темно-красным цветом полушерстяных портьер, казавшихся тонкими, когда они были хорошо вычищены от пыли, теперь изменился на розово-оранжевый цвет очень яркого оттенка. Новые портьеры были того бледного цвета морской волны, который только входил в моду. Мисс Браунинг назвала комнату «очень яркой и прелестной», а Молли из-за возобновившейся между ними симпатии с трудом удержалась, чтобы не возразить ей. Она могла только надеяться, что коричнево-зеленый коврик смягчит яркость и прелесть. То здесь, то там стояли подмости, и отовсюду доносилось ворчание Бетти.

— Давай поднимемся и посмотрим спальню твоего отца. Он спит наверху в твоей спальне, чтобы в его комнате можно было все переделать заново.

Молли не слишком отчетливо помнила, как ее привели в эту самую комнату попрощаться с умирающей матерью. Она увидела белые простыни и среди белого муслина бледное, изнуренное и тоскливое лицо с огромными горящими глазами, в которых читалось желание еще раз коснуться маленького, нежного и теплого ребенка, но ее мать была слишком слаба, чтобы заключить дочь в объятия, уже коченея от смертного холода. Всякий раз, бывая в этой комнате после того печального дня, Молли живо представляла себе изнуренное страданиями лицо среди подушек, очертания фигуры под одеялом; и девочка не вздрагивала от подобных видений, а скорее лелеяла их, сохраняя воспоминания о материальном облике своей матери. В ее глазах стояли слезы, когда она шла за мисс Браунинг в эту комнату, чтобы увидеть ее в новом виде. Почти все в ней изменилось — местоположение кровати и цвет мебели; теперь там стоял роскошный туалетный столик с зеркалом, заменив старомодный комод и зеркало на стене, скошенной книзу. Все эти вещи прежде служили матери в ее коротком замужестве.