Гортензия бросает взгляд на меня, потом переводит на Поля.
— Прямо сейчас?
— Как можно скорее, ваша светлость.
— Я быстро, — обещает она мне и стремительно выходит из зала, а Поль остается стоять рядом с очередной картиной с изображением Дианы-охотницы.
— Не знаете, кто заказал все эти картины? — интересуюсь я.
— Франциск Первый для своей любовницы Дианы де Пуатье, ваше величество. Весь этот зал посвящен его возлюбленной. — Он разводит руками. — Французы…
Мы неспешно идем вдоль длинной стены и останавливаемся перед высоким арочным окном, выходящим на регулярный парк, который носит название «Сада Дианы». Каких-то двадцать лет назад по этим дорожкам прогуливалась Мария-Антуанетта. Я представляю свою двоюродную бабушку в летящем платье и гадаю, видит ли она меня сейчас, в похожем муслиновом наряде с лентами на талии и в шелковых туфельках. За эти двадцать лет Франция пережила революцию, унесшую полмиллиона жизней, и ради чего? Все так же блещет роскошью этот зал, и все так же этот двор движим алчностью и расточительством. Ничто не изменилось кроме имени правителя, и теперь на спинке трона вместо буквы L вышита золотая N.
— Вы в призраков верите? — негромко спрашиваю я.
— У моих предков из племени тайно существовало поверье мабуи — они верили в присутствие духов в мире людей. Но я лично ни одного не встречал. И как-то сложно верить в то, чего ни разу не видел. А ваше величество?
— Католикам верить в духов не полагается, — отвечаю я.
— Но видеть вам их доводилось? — интересуется Поль.
Я поднимаю на него глаза. Он один из немногих в этом дворце, кто выше меня ростом.
— Не знаю.
— Подозреваю, этот дворец кишит призраками — если они действительно существуют.
Мысли о моей несчастной, обреченной бабушке преследуют меня весь день, пока мы собираем вещи в дорогу, и даже наутро, когда мы рассаживаемся по экипажам, мне продолжает мерещиться в тумане ее лицо.
— Половина седьмого! — бушует Наполеон. — Я сказал — в шесть, а уже половина седьмого!
— Мы тут ни при чем, — оправдывается Гортензия. Она усаживается подле меня, напротив сидят Наполеон с Меневалем. — Мы все думали, что Меттерних и королева Каролина тоже едут. Но раз Каролина беременна…
Он поворачивается ко мне и сверлит стальным взглядом своих серых глаз. Однако ничего не говорит. Наверное, мне полагается выражать всем своим видом такое же стремление иметь ребенка, какое изображала Жозефина. Но я напускаю на себя абсолютно безразличный вид, и у него багровеет шея.
— Пошел! — кричит он кучеру, и кони галопом выезжают из ворот Фонтенбло. — Я хочу кое-что надиктовать, — немедленно объявляет он.
— Разумеется, ваше величество.
Меневаль бросается искать свою сумку. Он достает перо и чернила, затем — деревянную доску с бумагой для письма. И следующие три часа мы слушаем длинный и нудный перечень всего, что император желает сделать во время нашего медового месяца. Поездки на источники, посещения зернохранилищ. В списке также крепости и монастыри. А завтра, ровно в четыре утра, мы будем осматривать прядильную фабрику в Сен-Кантене. В четыре утра!
— Это все, — объявляет император в девять тридцать.
— А завтрак у нас не запланирован? — спрашиваю я.
Гортензия бросает на меня предостерегающий взгляд, а Меневаль поспешно отводит глаза.
— В поездке мы не завтракаем.
Я хмурюсь.
— И не обедаем?
— Женщине есть необязательно! — грохочет Наполеон. — Взгляни на себя! Голодающей тебя не назовешь.
Гортензия ахает, а Меневаль, кажется, сейчас упадет в обморок. Все утро проходит в молчании, а когда кортеж останавливается на обед, Наполеон кричит:
— Едем дальше!
Но молодой возница думает, что ослышался. Пять с половиной часов прошло с нашего выезда из Фонтенбло, и за это время ни у кого из придворных и слуг не было и маковой росинки во рту.
— Ваше величество? — переспрашивает кучер.
Наполеон распахивает дверцу экипажа и кидается к козлам.
— Что он делает? — недоумеваю я, а шокированная Гортензия закрывает рот рукой.
Он выхватил у несчастного парня хлыст и порет его.
— Прекратите! — кричу я из кареты. — Пожалуйста, прекратите!
На шум бежит несколько человек.
— Ваше величество! — кричит кто-то, а парнишка соскакивает с козел и кидается наутек.
— Чтоб я тебя больше не видел! — кричит Наполеон ему вслед. — Ты понял?!
Он отбрасывает хлыст и спускается с воинственным выражением на лице. Несмотря на плохую погоду, наш экипаж обступила полукругом группа шокированных придворных. Сейчас все расступаются, поскольку император окликает:
— Герцогиня де Монтебелло! — Немолодая дама почтительно приседает. — По-моему, я на той неделе уже видел вас в этом безвкусном платье. Надеюсь, по приезде в Сен-Кантен вы собираетесь переодеться во что-то поприличнее?
Она опускает глаза.
— Да, ваше величество.
— А где герцог де Бассано?
Придворные озираются, потом откуда-то из глубины разрастающейся толпы доносится голос, и люди расступаются, пропуская вперед герцога. Это высокий широкоплечий мужчина с обветренным лицом солдата. На нем зеленая с золотом кокарда с гербом Бонапартов, к шляпе привязана лента.
— Поменяйтесь местами с Меневалем! — велит Наполеон. — До прибытия в Сен-Кантен нам надо обсудить кое-какие планы.
— Мы не остановимся поесть? — отважно спрашивает герцог. — У меня в экипаже все умирают с голоду.
В воздухе повисает замешательство — никто не знает, как отреагирует Наполеон. Затем император пожимает плечами.
— Сделаем остановку в следующем городе.
Придворные расходятся по своим каретам, а я пытаюсь отыскать глазами молодого человека, который правил нашим экипажем, но его и след простыл. Ему уже нашли замену, и новый возница спешит к нам. Меня предупреждали о вспыльчивом нраве Наполеона, и все равно я ошеломлена увиденным. Мы занимаем свои места, экипаж трогает с места, и Наполеон открывает окно, впуская внутрь ледяной ветер и дождь. Никто не говорит ни слова.
Вечером, когда кареты с грохотом проезжают по улицам Сен-Кантена, Наполеон начинает насвистывать веселый мотивчик.
— Приехали! — объявляет он, когда наш длинный кортеж въезжает в ворота аристократического дома.
Мы выходим из экипажей, а он запевает: «Мальбрук в поход собрался…»
— Ужин в семь! — объявляет он затем таким тоном, будто его весь день не покидало прекрасное настроение.
Приподнятое настроение сохраняется у него и тогда, когда мы размещаемся в наших покоях.