Читать интересную книгу Впусти меня - Йон Линдквист

Микке, стоявший в паре шагов от Йонни, попятился и поднял руки.

— Черт, да мы же пошутили… Мы же не думали…

Оскар пошел на него, со свистом рассекая палкой воздух. Микке развернулся и побежал к берегу. Оскар остановился, опустил палку.

Йонни лежал на боку, поджав ноги к подбородку и прижимая руку к уху. Сквозь пальцы сочилась кровь. Оскару хотелось попросить прощения. Он не собирался делать ему настолько больно. Он присел на корточки рядом с Йонни, опираясь на палку, и уже собрался было сказать: «Прости», но тут он впервые по-настоящему увидел своего врага.

Маленький, сжавшийся в комок, Йонни лежал, жалобно причитая: «Ай-ай-ай», и тонкий ручеек крови стекал ему за воротник куртки. Голова его подергивалась.

Оскар удивленно смотрел на него.

Этот окровавленный заморыш на льду не мог ему ничего сделать. Ни обидеть, ни ударить, нет. Он даже не мог защищаться.

Врезать ему, что ли, еще пару раз, чтобы уже наверняка?..

Оскар поднялся, опираясь на палку. Лихорадочное возбуждение спало, и теперь из глубины живота поднималась волна тошноты. Что же он наделал? Йонни, должно быть, не на шутку ранен, раз так хлещет кровь. А вдруг он истечет кровью? Оскар снова сел на лед, стащил ботинок и стянул с ноги шерстяной носок. Затем подполз к Йонни и запихнул носок под его ладонь, прижатую к уху.

— Вот. Возьми.

Йонни схватил носок и прижал его к своему рассеченному уху. Оскар взглянул в сторону берега и увидел, как к ним по льду приближается человек на коньках. Взрослый.

Издалека послышался пронзительный детский крик. Крик, полный ужаса. Высокий протяжный визг, к которому пару секунд спустя присоединились другие голоса. Приближавшийся к ним человек остановился. Немного постоял. Затем развернулся и покатился назад.

Оскар стоял на коленях возле Йонни, чувствуя, как они намокают от тающего снега. Йонни зажмурился и постанывал сквозь зубы. Оскар склонился над ним:

— Ты можешь идти?

Йонни открыл было рот, собираясь что-то сказать, но тут беловато-желтая жижа брызнула из его губ прямо на снег. Несколько капель попало на руку Оскара. Он взглянул на липкую слизь на тыльной стороне ладони и испугался не на шутку. Выпустив палку из рук, он понесся к берегу, чтобы позвать кого-нибудь на помощь.

Детские крики, доносившиеся со стороны больницы, все набирали силу. Оскар побежал туда.

*

Физрук Авила, Фернандо Кристобал де Рейес-и-Авила, любил кататься на коньках. Если он за что-то и ценил Швецию, так это за длинную зиму. Он уже десять лет подряд принимал участие в конькобежном марафоне Васалоппет, а в те редкие годы, когда прибрежные воды шхер замерзали, он каждые выходные брал машину и ехал в Грэддё, там вставал на коньки и бежал в сторону Седерарма — насколько хватало льда.

Последний раз шхеры замерзали три года назад, но ранняя зима в этом году вселяла надежду. Конечно, как только появится лед, в Грэддё от любителей кататься на коньках отбоя не будет, но ведь это в дневное время. Фернандо Авила больше всего любил кататься по ночам.

Марафон марафоном, но, положа руку на сердце, в этой толпе чувствуешь себя жалким муравьишкой среди тысяч муравьев, внезапно затеявших миграцию. То ли дело — скользить в одиночку по бескрайнему льду, залитому лунным светом. Фернандо Авила не был ревностным католиком, но в такие минуты он воистину чувствовал близость к Богу.

Ровное чирканье коньков, лед, отливающий голубым в лунном свете, купол звездного неба над головой, уходящий в бесконечность, холодный ветер, струящийся у лица, вечность, и глубина, и космос со всех сторон. Истинное величие жизни.

Маленький мальчик потянул его за штанину:

— Я хочу писать!

Авила стряхнул с себя задумчивость и, посмотрев по сторонам, указал на несколько деревьев у самой воды — голые ветви пригнулись к земле, образуя естественную завесу.

— Можешь писать там.

— Прямо на лед?!

— Да. Ну и что? Будет новый лед. Желтый.

Мальчик посмотрел на него как на сумасшедшего, но послушно поковылял в сторону деревьев.

Авила огляделся вокруг, чтобы убедиться, что все на месте и старшие дети не слишком далеко от берега. Несколько стремительных рывков — и он отъехал на ровное место, откуда открывался полный обзор. Вроде все на месте. Девять. Плюс тот, что писает. Итого десять.

Он обернулся, посмотрел в сторону Кварнвикена и замер.

Там явно что-то происходило. Клубок тел перемещался по направлению к проруби, огороженной деревянными шестами. Пока он наблюдал за ними, клубок распался, и стало видно, что один из них держит в руках что-то вроде дубинки.

Дубинка поднялась и опустилась. Издалека донесся вопль. Авила оглянулся, еще раз окинул взглядом своих подопечных и рванул к проруби. Один из ребят теперь бежал к берегу.

И тут он услышал крик.

Пронзительный детский крик, доносившийся оттуда, где он только что оставил своих учеников. Авила резко затормозил, подняв вихрь снега. Он успел разглядеть, что возле проруби возятся старшие ребята. Может, Оскар. Старшеклассники. Сами разберутся. Позади же остались малыши.

Крик все нарастал, и, пока Авила бежал обратно к берегу, к воплю успели присоединиться новые голоса.

Cojones!

Стоило на секунду отлучиться — и на тебе. Господи, лишь бы никто не провалился под лед! Он несся что есть сил к месту происшествия, высекая снег из-под коньков. Он увидел кучку столпившихся детей, орущих в один голос. Постепенно подтягивались и остальные ученики. Со стороны больницы к ним уже бежал какой-то взрослый.

Он сделал пару финальных рывков и очутился среди детей, обсыпав их куртки крошками льда. Сначала он ничего не понял. Дети сгрудились возле нависших над водой веток и орали.

Он подъехал ближе.

— Что там?

Один из детей указал на лед, вернее, на вмерзший в него предмет, походивший на пучок бурой, прибитой морозом травы с красной трещиной сбоку. Или на раздавленного ежа. Наклонившись, он понял, что это голова. Голова, вмерзшая в лед, так что снаружи торчала лишь шевелюра и часть лба.

Мальчик, которого он отправил сюда писать, сидел неподалеку и шмыгал носом.

— Я-а-а на не-е-е нае-е-ехал…

Авила выпрямился.

— Так, брысь отсюда! Все на берег! Немедленно!

Дети словно и сами примерзли ко льду, самые младшие все еще продолжали кричать. Авила вытащил свисток и с силой дунул в него два раза. Крики прекратились. Он отъехал на пару шагов, оказавшись позади детей, и принялся подталкивать их к берегу. Дети сдвинулись с места. Только один пятиклассник остался стоять, с любопытством склонившись над головой.

— Тебя тоже касается!

Авила махнул ему рукой, призывая следовать за собой. На берегу он столкнулся с женщиной, выбежавшей из больницы, и крикнул:

— Вызовите полицию. И «скорую». Там человек вмерз в лед!

Женщина побежала обратно в больницу. Авила пересчитал детей на берегу. Одного не хватало. Мальчик, наткнувшийся на голову, все еще сидел на льду, уронив лицо в ладони. Авила подкатился к нему и взял под мышки. Ребенок вскинул голову и обхватил его руками. Физрук осторожно, как хрупкую ношу, поднял мальчика и понес его к берегу.

*

— С ним можно говорить?

— Ну, говорить он, положим, не может…

— Да, но понимать-то он понимает?

— Полагаю, что да, но…

— Я недолго.

Сквозь туман, заволакивавший глаз, Хокан разглядел, как человек в темной одежде пододвинул к кровати стул. Хокан не видел его лица, но мог себе представить натянуто-нейтральное выражение.

Последние несколько дней его то и дело обволакивало красное облако, прочерченное тонкими линиями. Он знал, что его несколько раз накачивали снотворным и оперировали под наркозом. Сегодня впервые за долгое время он находился в полном сознании, но сколько дней прошло с тех пор, как он сюда попал, он понятия не имел.

Утром Хокан ощупал свое новое лицо действующей рукой. Оно было целиком покрыто какой-то прорезиненной повязкой, но, ощупывая контуры кончиками пальцев и вздрагивая от боли, он смог заключить, что лица у него больше нет.

Хокана Бенгтссона больше не существовало — он превратился в неопознанное тело на больничной койке. Они, конечно, могли найти связь с ранее совершенными им преступлениями, но не с его прошлой или настоящей жизнью. Не с Эли.

— Как вы себя чувствуете?

Спасибо, хорошо. Просто замечательно. Все лицо горит, как от напалма, а так лучше некуда.

— Я понимаю, что вы не можете говорить, но вы могли бы кивнуть, чтобы я знал, что вы меня понимаете? Вы можете кивнуть?

Могу. Но не хочу.

Человек у его кровати вздохнул.

— Вы пытались покончить жизнь самоубийством, следовательно, вы все же в сознании. Неужели так сложно покачать головой? Вы хоть руку можете поднять в знак того, что вы меня слышите? Можете?