Видимо, не найдя повода для какой-либо «зацепки», комиссия дала согласие на наш полет. Была установлена строгая диета питания. Железный распорядок дня. Спали мы в отдельной комнате. Вечером военврач брал нас под руки, приводил в спальню и любезно желал спокойной ночи. Затем в коридоре появлялся часовой. Он бдительно следил, чтобы к нам никто не заходил и чтобы мы не вели разговоров через окно со своими друзьями-летчиками, которые, понятное дело, интересовались нашей подготовкой и не на шутку жалели нас…
28 июля 1937 года на самой заре к нам вошел врач и торжественно объявил:
— Самая что ни на есть летная погода!
Это было воспринято как сигнал к действию. После легкого завтрака мы были на аэродроме. Великолепная белокрылая машина — двухмоторный скоростной бомбардировщик — стояла наготове. Авиатехник пробовал моторы, которые оглушительно ревели, сотрясая весь самолет. По тому времени это была очень хорошая машина. Она прекрасно зарекомендовала себя во время боев в Испании, где ее ласково окрестили женским именем «Катюша». Для повышения потолка высоты машина была максимально облегчена за счет удаления вспомогательного оборудования.
Предполагалось, что мы полетим ранним утром, чтобы совершить прыжок еще по холодку, когда восходящие потоки воздуха незначительны и поэтому «болтанка» будет небольшой. Неожиданно вылет был перенесен на середину дня, и я, впав в уныние, мысленно уже представлял себе, как я болтаюсь под раскрытым куполом парашюта. Что такое «болтанка», я уже испытал в своих предыдущих прыжках. Гигантские качели — игрушка по сравнению с жесточайшим испытанием, которое должен вынести парашютист, попавший в вихревые потоки воздуха. И продолжаться оно для меня будет не меньше двадцати минут…
Впрочем, делать было нечего. Всем соседним авиационным гарнизонам полеты были запрещены, и все воздушное пространство в радиусе до пятидесяти километров предоставлено в наше распоряжение. Надо прыгать.
Вскоре вокруг нашего самолета образовалась целая толпа — летчики, техники, мотористы, красноармейцы аэродромной команды. Все интересовались, куда и зачем летим, почему так много навешано всяких приборов, почему, наконец, в такую жару мы надеваем меховые комбинезоны?
Специально назначенная комиссия запломбировала барографы — приборы, которые должны были автоматически зарегистрировать время, высоту полета самолета и снижения парашютиста. Для летнего сезона обмундирование наше было не совсем обычным. Поверх шерстяных свитеров и гимнастерок мы надели меховые комбинезоны. Унты, меховой шлем и меховые перчатки дополняли наши костюмы. Пилот Скитев был к тому же облачен в шерстяной комбинезон с электрическим подогревом.
Но самое главное — парашют. Какой брать? Окончательный выбор пал на парашют, не раз испытанный мною в тренировочных прыжках. Он состоял из главного и запасного. Этот простой и надежный аппарат был создан советскими конструкторами и целиком изготовлен на наших заводах. Он давал вполне безопасную скорость снижения, не превышающую пяти метров в секунду. Впрочем, это для парашютиста весом в 80 килограммов. А я представлял собой целую парашютную лабораторию с таким количеством приборов, что мой вес достигал 120 килограммов.
Понятно, что рассчитывать на нормальную скорость снижения не приходилось. Поэтому непосредственно у земли я должен был открыть запасной парашют и сбросить на длинном шнуре часть приборов. В мою задачу входил прыжок с высоты не менее 10000 метров с немедленным раскрытием парашюта. Это делалось для того, чтобы уточнить поведение парашюта в разреженном воздухе, скорость его раскрытия, действие длительного спуска на парашютиста и другие специальные вопросы. Одновременно решено было превысить мировой рекорд парашютного прыжка с применением кислородной аппаратуры, который был установлен чехословацким летчиком Павловским и равнялся 8870 метрам.
Наконец все готово.
По металлической лесенке мы залезаем на свои рабочие места в самолете, и стартер поднимает белый флажок. Скитев, держа машину на тормозах, дает газ. Самолет вздрагивает, затем плавно устремляется вперед по бетонной дорожке и через какое-то время легко отрывается от земли. Скитев делает крутой разворот над аэродромом и свечой набирает высоту.
Я не успеваю следить за стрелкой высотомера, которая бодро бежит, показывая все новую и новую высоту. Стало прохладно. Ощущение утренней свежести, которое так приятно было на земле, уступило место холоду. Столбик термометра резко падает вниз. И вот высотомер показывает 10300 метров. Температура около пятидесяти градусов мороза.
В последний раз снимаю показания приборов. Еще раз проверяю шланг кислородного прибора, который будет питать меня во время спуска. Маленький баллон емкостью 0,7 литра. Кислород сжат в нем до ста пятидесяти атмосфер. Его должно хватить на 5–7 минут. Этого вполне достаточно для того, чтобы достигнуть безопасной высоты, где кислород вообще не нужен.
Окончательно убедившись, что все в порядке, даю сигнал летчику, открываю целлулоидный фонарь и, переваливаясь через борт кабины, бросаюсь в пространство.
Ясно ощущаю сильный поток воздуха, который легко, точно пушинку, бросил меня вниз под хвостовое оперение самолета. Вращаясь в воздухе, чувствую, как нарастает скорость падения. Очень хочется поскорее выдернуть вытяжное кольцо, чтобы прекратить безудержное падение. Но надо подальше уйти от самолета, погасить приданную им скорость. И я в уме, про себя отсчитываю секунды падения.
Пролетев, вероятно, несколько сотен метров, я дергаю вытяжное кольцо. Взмах руки был, очевидно, резкий. Меня переворачивает на спину, и я отчетливо вижу белую вытягивающуюся «колбаску» парашюта, которая удлиняется очень медленно. Потом вытянулся на стропах весь длинный белый рукав и медленно от краев начал наполняться воздухом.
Большая разреженность воздуха не дает куполу парашюта «глотнуть» много воздуха, поэтому он так медленно раздувается, увеличиваясь в объеме. Наконец он наполняется, и чудовищным толчком меня швыряет куда-то в сторону.
Я впервые испытал столь сильный динамический удар. На несколько мгновений я перестал что-либо видеть и потерял ориентировку. Потом зрение прояснилось и, раскачиваясь, как маятник, я довольно ясно стал различать землю. Началось плавное снижение.
Маска лежит на лице плотно. Дышится легко и свободно. Через некоторое время я попадаю в какой-то слой и меня начинает безжалостно швырять из стороны в сторону, словно пушинку.
Болтанка обрушилась на меня так внезапно, что я на первых порах потерял землю из виду. После нескольких качаний под парашютом с размахом градусов на 140–150 меня бросило в пот. Под меховым шлемом и кислородной маской поползли неприятно щекочущие капли. Я попытался, подтягивая стропы, уменьшить болтанку, но из этого ничего не вышло. Голова словно распухла. Подступала тошнота.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});