Читать интересную книгу Via Baltica (сборник) - Юргис Кунчинас

Уже в сумерках нас, полтораста свеженьких новобранцев, построили в походный порядок, и вся колонна – неровная, ободранная и оборванная – двинулась по Татарской и далее, прямиком к вокзалу. Нет, волкодавы не лаяли, и сержанты шли по бокам без винтовок, но чувство было, как во время массовой высылки. Может быть, не у всех, откуда я знаю. Ненадолго свернули на улицу Горького, и, когда проходили мимо колонн художественного музея, я все время смотрел в темноту: вдруг увижу кого-нибудь? Не увидел, не встретил. Вдруг послышалось: «Повезло! Хорошая будет служба!» – «С чего это?»– «Нас немного, значит, уже не стройбат». «А куда это нас?» – кто-то пробовал разговорить сержантов. Ведь они приехали из частей, куда нас теперь повезут. Знали, сволочи, но, конечно, не говорили: «Не знаем, не знаем, молчать!»

Нас повели на путь, где стоял фирменный поезд Таллин-Минск. Влезли. Сержанты глядели по-генеральски. А главный купец, капитан Платонов, оказался приятнейшим человеком. Как только наш поезд тронулся, он сразу сказал, что едем до Минска, там на вокзале переночуем, а утром отправимся в свой гарнизон: тоже недалеко – в Могилев. Ну наконец-то! У него в голубых петлицах сверкали золотые самолетики – авиация! Я пригляделся: нет, никаких парашютов. «ШМАС!» – процедил сквозь зубы чернявый сержант Мишустин. Нашелся знаток, который сразу расшифровал эту неслыханную аббревиатуру: ага, авиашкола! Школа младших авиационных специалистов!. Вот оно как.

Через неделю я был, как надо, экипирован, и тогда же узнал, что буду спецом-метеорологом в полку дальней авиации. Легкая, интеллигентная служба, – восторгались все наши. Даже эстонцы и латыши, которых тоже было порядочно, сдержанно улыбались: карашо, карашо. Погоняют полгода, потычут, зато после будем панами! Я не знаю, смогу ли когда-нибудь написать про армию. Меня там не обижали, служба была нетрудной. Я встречал там добрых, отзывчивых, даже тонких людей. У меня бы не получилось бы ничего даже отдаленно похожего на документальные и жесткие сочинения о дедовщине или Афганистане. Иногда я там начинал себя чувствовать как на воле. Лишь поначалу было трудно и больно. Я говорю о физическом состоянии – в моральном плане армия для меня была омерзительна до последнего винтика. Но это уже другой разговор, и я оставляю в покое армию со всей ее авиацией – дальней и ближней.

Итак, через неделю, уже при форме и в сапогах, я выкроил время и написал три письма: Даниеле – в больницу, Грасильде – на кафедру и училке Матулените – в людскую. Ответов я не дождался. Бесился, но что поделаешь! Откуда мне был знать, что Даниеле давно уже выписана и выдана за своего боксера-библиотекаря. Что у Грасильды опять началось ухудшение, что она уже в спец-больнице. А Матулените, математичка? Та хотя бы из чувства долга могла отозваться, сообщить что-нибудь о Люции и перевести мне припрятанные пятьсот рублей – сумасшедшие деньги для рядового! Лишь через несколько лет я узнал, что учительница попала в уличную аварию, схлопотала трещину таза и перелом руки. Авария была не очень серьезная, но для нее – трагедия до скончания дней! Так и осталась в том своем городке на озере дальше преподавать математику – этому хромота не помеха. Наши письма все-таки проверяют, объяснил мне сектант с Западной Украины. А накануне мы все – даже эстонцы! – приняли варварскую присягу, в которой были ужасающие слова про нарушителей этой самой присяги: пусть постигнет меня суровая кара и всеобщая ненависть… Эстонцы, во всяком случае – некоторые, мало что понимали и произносили текст по бумажке. Неважно. Вот и окончился нулевой цикл строительства коммунизма, пришел конец и моей учебе. За окном казармы торопился к Черному морю Днепр, неширокий в этих местах, и тускло светился унылый областной Могилев, когда-то принадлежавший нашим князьям. Во время гражданской войны здесь несколько месяцев продержалось белогвардейское Временное правительство. Когда нашу роту однажды привели в областной музей, у меня в груди потеплело: в экспозиции я обнаружил небольшой портрет князя Витовта и карту Великого княжества. Согласно легенде литовцы именовались оккупантами и угнетателями. Я показал это все сыну славного города Тулы – тому самому сержанту Мишустину, кстати тоже изгнанному за драку из какого-то техникума. Он ухмыльнулся, но ничего не сказал. Зато не забыл дать мне наряд на кухню – самое мерзостное из всех возможных дежурств.

К весне мы уже пообтерлись, хоть были еще не старослужащие, не деды. Меня отправили чистить снег на плацу, и тут я увидел: в наши ворота въезжает «Икарус»! Передвижная Rontgenовская установка ! Господи! Ровно такой, как у Антанаса Бладжюса! Выкрашен – не отличишь! На территории сразу же прекратились работы, занятия, беготня. В это раз я даже не дрогнул перед экраном – не было никаких надежд. Туберкулез так и остался глупой иллюзией молодости. Чистая правда: очаги обнаружили только в легких интеллигентного москвича Орлова и эстонца Ребане. Все остальные были здоровы и могли продолжать службу. Орлова и Ребане уже назавтра куда-то отправили. Орлов радовался как ребенок. Ребане виду не подавал. Может, он тоже испытывал счастье, однако себя не выдал. Ребане был такой рыженький толстячок. Его бы отпустили и так: неделю назад в Раквере жена родила второго ребенка. Может, у него и не было повода для восторгов. Кстати, Ребане по-эстонски значит Лисица. Такие фамилии есть у всех: я встречал и Лапинаса [42] , и Лисицына, а потом и Фукса. Но это неважно: мои легкие были оказались чисты. Автобус медленно выкатился за ворота с красными железными звездами, а я остался дослуживать.

10

Все, кого я люблю, уже умерли или неизлечимо больны.

Том Уэйте

Вот и вся история болезни и любви. Невразумительная, раздерганная, даже претенциозная. К чему рассуждения о чахотке и строительстве коммунизма? К тому: и чахотка, и коммунизм уже порядком забыты. И никаких гарантий, что эти явления не возродятся, не поднимутся в полный рост для новых атак. Чахотка всегда наготове. Коммунизм, по мнению большинства, не способен на это даже теоретически, но вспомним: совсем недавно даже самые смелые не верили в восстановление Независимости. Был бы Андропов поживее, поздоровее… Его сегодня кто-нибудь помнит? Ладно, вернемся напоследок к своим. Ни Люцию, ни Антанаса Бладжюса никто не собирался из Индии доставлять домой. Там и похоронили на католическом кладбище, и то хорошо. У старой Матулените теперь появилась цель – отправиться в Индию и посетить могилу. Старушонка крепкая, вылитая железная леди, даром, что из провинции, не боится прививок, да и денег за годы стародевичьего учительства успела скопить порядочно. Правда, все пошло псу под хвост, тысячи превратились в копейки, но надежда есть. Такие не отступают. Иногда я ей шлю открытку на Рождество, иногда забываю.

Четверть века минуло с той поры, как я, оттрубив два года авиационным метеорологом, вернулся в холодный Вильнюс, где меня ожидали новые испытания и соблазны – уже гражданского применения. Чахотку я так и не подцепил, зато с каждым годом все больнее чувствую ушибленное в детстве колено, спотыкаюсь на левую ногу, или припадаю, как выражаются некоторые. Невозможно предугадать, когда оно вспомнит весну 1960 года, сдачу нормативов БГТО, прыжки в высоту – планка была на приличном для тринадцатилетнего уровне – 135 см. Я прыгал ножницами и приземлился на камень, откуда-то взявшийся в рыхлом песке. Не такой уж большой. Колено треснуло, я взвыл и похромал домой, боль притупилась через неделю, а после совсем прошла. Зато теперь появилась и становится с каждым годом острее. Ничего, можно и потерпеть.

Дальнейшая хроника не будет излишне пестрой; только упомяну, что Грасильда действительно вышла замуж за дипломата; жила она, кажется, в Африке то или в Латинской Америке, отпуск всегда проводила в Ниде или Паланге – многие там ее видели бодрой, подтянутой, полной презрения к недотепам, томящимся за железным занавесом. Я случайно услышал – давно это было! – что Грасильда все-таки отомстила медику, профсоюзнику и кавээнщику – некоему Швирмицкасу, я и фамилию его успел позабыть. Отомстила тонко, при помощи воображения и высоких знакомств: пустила слушок, что в Египте, в международном лагере отдыха и труда, где наш общественник находился вместе с другими комсомольскими вожаками, ему удалось подцепить сифилис. Повезло как утопленнику (как мне: и у меня получилась похоже, но с геморроем)! Бедный Швирмицкас! Все же знали, как он падок на женщин, а тут еще Африка! После развала империи Грасе с мужем вернулась в Литву, создала и возглавила Лигу женщин ; руководила бы до сих пор, но литовские лейбористы вспомнили, что ее благоверный неплохо сечет в дипломатии. Лига увяла, а Грасе очутилась где-то в Центральной Европе. У нее там, конечно, все хорошо, но сама она не очень здорова: худая как жердь и бездетная. Я ни разу ее не встречал, видел как-то по телевизору – та же саркастическая улыбка: еще не родился тот, кто меня поставит на место! Женщин такого склада – да и мужчин! – я наблюдал не раз, но Грасильда всех превзошла, тут ей не было равных.