– Он назвал меня читером, а потому…
– Не юлите. Отвечайте на вопрос прямо.
– Нет. У меня нет проблем с восприятием реальности… – Я запнулся, вспомнив о «божественных озарениях» в реале. А потом весьма некстати на память пришла старуха с черными без белков глазами, привидевшаяся перед знакомством с Мореной. По спине пробежал неприятный холодок, на руках выступил холодный пот, и я с силой сжал пластмассовые подлокотники. – У меня нет проблем.
– Даже без показаний детектора я вижу, что вы лжете. Вы осознаете, где находитесь?
– В реале. В Центре оценки.
– И снова вы ответили не прямо. Я не спрашивал, где вы находитесь, я спросил, осознаете ли вы?
Что за идиотский вопрос? Я заерзал на своем неудобном стуле, который, казалось, специально такой неудобный, чтобы действовать тестируемым на нервы.
– Осознаю.
Не знаю, кто обучал этого оценщика, но его немигающий взгляд, безэмоциональный тон и манера говорить, не разжимая губ, меня пугали. Может, он и не человек вовсе, а андроид. С таким лучше держаться, как ему хочется.
– Как на вас повлияли измены матери вашему отцу? – При этом вопросе мне почудилась в его голосе ухмылка.
– Не знаю. – Кулаки сжались сами с собой, что не ускользнуло от его внимания. Кровь прилила к лицу, мне захотелось его ударить, чтобы спровоцировать хоть на какую-то эмоцию.
– Вы страдали?
– Да.
– А что вы думаете об ответных изменах отца матери?
– Ничего.
– Еще один неискренний ответ, и мы закончили, – пригрозил он.
– Он все равно всегда любил только маму.
– Значит, вы считаете, что в гетеросексуальной паре право на измену есть только у мужчины?
– Я такого не говорил.
– И тем не менее, вы страдали от поступка матери и легко восприняли измены отца. Вы понимаете, насколько ущербна ваша позиция?
Он загнал меня в угол. Что бы ни ответил, я уже по всем критериям общества очень-очень плохой человек.
– Вы неверно оценили мою позицию. – Я ожидал, что психолог снова потребует прямого ответа, но он промолчал, и я продолжил: – Мама вела себя так, что папе показалось, что у него больше нет будущего с…
– Достаточно, – оборвал оценщик и продолжил допрос: – Что бы вы сказали, если бы узнали, что ребенок в чреве вашей матери – от другого отца?
Чего он добивается? Пытается вывести меня из себя, выставить асоциальным элементом? Не будет этого.
– Сказал бы, что это невозможно, – ответил я, копируя его тон.
– И все же? Неужели вам все равно? Неужели вас не беспокоит моральный облик вашей матери? – У нашего домашнего помощника О и то голос поживее будет.
– Мне не все равно, но я не верю, что моя сестра от другого отца. Вы не знаете мою мать, – отчеканил я, не отводя взгляда.
– Я знаю вашу мать, тщательно изучал ее досье, – возразил психолог. – Претендент, вы недооцениваете важность родительского влияния. Если вам кажется, что эти вопросы не имеют отношения к вам, вы очень ошибаетесь. Это понятно?
– Да.
– Хорошо. Представьте, что ваш персонаж Скиф ликвидирован как «угроза», изгнан из Дисгардиума. Что вы сделаете первым делом, покинув капсулу?
– Лягу спать. Или напьюсь с друзьями. Буду зол. Когда оклемаюсь, подумаю, что делать дальше.
– И снова вы лжете.
– Вздохну с облегчением.
– Правильный ответ, – улыбнулся оценщик, хотя пару минут назад говорил, что в этом тесте нет правильных и неправильных ответов.
Глава 5. Развилка
Ответив «правильно» на вопрос о том, что буду делать после ликвидации моего статуса «угрозы», я попал в колею и прекратил отвечать честно, натянув на себя личину Алекса Шеппарда – лояльного властям юноши, сотрудничающего со «Сноустормом», смотрящего на власти широко раскрытыми восторженными глазами и имеющего просто невероятную ценность для общества.
Вопросы психолога Центра оценки, казалось, существовали не для того, чтобы получить адекватный портрет моей личности, а только, чтобы поставить меня на верные – нужные им, кем бы они ни были – рельсы.
– Вы пилот гражданского шаттла, терпящего крушение. Пассажирские эвакуационные механизмы неисправны. У вас на борту две сотни человек, среди них дети. К несчастью, вы падаете на густонаселенный гражданский дистрикт – практически в самом центре города. Вы можете активировать немедленное самоуничтожение шаттла или рискнуть и попытаться посадить судно в залив, однако шанс на успешное выполнение маневра не более пятидесяти процентов. Ваши действия? Объясните, почему.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Мои действия… – мысленно вздыхал я. – Конечно рискну спасти пассажиров!»
Потом обзывал проверяющих выродками и уродами, скрипел зубами, но, сохраняя каменно-невозмутимое выражение лица, отвечал как положено:
– Активирую самоуничтожение. Последствия катастрофы в центре густонаселенного города в случае неудачного приземления могут привести к худшим последствиям и обернуться тысячами смертей граждан.
Мне было задано двести подобных вопросов! Конечно, проверяющие интересовались и более личными вещами, но логика властей красной нитью проходила по всему – мне следовало отвечать, что благополучие общества в целом важнее, чем жизни отдельных граждан, но граждане высших категорий важнее общества в массе. В этой философии прослеживался смысл: жизнь великого ученого, чьи исследования позволили справиться с извечным врагом человечества – раком, – ценнее для человечества, чем жизнь наркомана, убивающего ради дозы. Но это была рациональная философия роботов, отдававшая мерзким запахом нацизма.
Были вопросы и о негражданах, но в отношении них я четко придерживался линии, которую пропагандировал в своих лекциях мистер Ковач: неграждане – биомусор, гниющая язва на теле цивилизации.
Последний вопрос, заданный психологом, поставил меня в тупик:
– Ванильное или шоколадное мороженое?
– Ни то, ни другое. Кокосовое.
Хмыкнув, он что-то пометил у себя на планшете, после чего широко улыбнулся, в конце концов проявив эмоции, и кивнул:
– Блок психологического тестирования завершен, претендент. Поздравляю, вы добились прекрасного результата: тысяча двести баллов. Я рекомендую комиссии присвоить вам гражданство категории не ниже E, однако, как вы понимаете, итоговая категория будет зависеть от числа баллов, набранных вами по всем блокам, и решения гражданской комиссии. Успехов на завтрашнем блоке оценки знаний, претендент Шеппард!
И даже несмотря на его дружелюбие и высочайшую оценку, после психологического тестирования осталось омерзительное впечатление. Словно проверяющий, помесив дерьмо голыми руками, сунул пальцы прямо мне в душу.
С Уэсли я встретился там, где вероятность найти его стремилась к бесконечности: в столовой. По длинным очередям, в конце одной из которых стоял соклановец, я понял, что мой психологический тест длился дольше, чем у остальных. Тем более что Уэсли, который и так не отличался скоростной ходьбой, а после бега вообще передвигался в черепашьем темпе, стоял уже в середине очереди.
Гомон вокруг стоял такой, что приятель, когда я встал рядом, закричал мне в ухо:
– Шестьсот тридцать баллов! – Он поднял руку и постучал по браслету. – Итого уже больше полутора тысяч! Гражданство, считай, в кармане. А ты?
– Без семидесяти пяти две тысячи, – ответил я.
Лицо Уэсли вытянулось, он изумленно поцокал языком, покачал головой и показал мне большой палец. И он еще раз удивился – когда я, встав в конец другой очереди, подошел к экзаменатору одновременно с ним. Фортуна сегодня явно со мной.
Минуты через полторы мы с Большим По дали друг другу «пять», заработав еще по три балла у раздатчика упсов. Поели и, дойдя до моего номера, распрощались.
– Не буду желать спокойной ночи, – сказал Уэсли. – Спать мы сегодня будем паршиво, ты уж поверь.
– Думаешь, опять разбудят среди ночи?
– Хуже. – Толстяк почесал складку под подбородком, нахмурился. – Кузен рассказывал, в ночь перед проверкой знаний могут устроить стрессовую ситуацию. Прям реально стрессовую, такую, что можно пересраться.