…Солнце, клонившееся к горизонту, слепило до невозможности. Пожар, устроенный Феникс, перекинулся на другие здания. Воздух горчил от запаха дыма, хлюпала грязь под ногами. Ботинки давно промокли и уже совсем не грели.
Но все-таки хуже всего было именно солнце. Глаза то ли из-за усталости, то ли из-за яркого света заволакивало пеленой.
– Погоди, – Ксиль вдруг напрягся и высвободил свою руку. Потеряв опору, я чуть было не упала. – Вижу человека. Иди к «бездне», у нее вроде нет никого, я проверю пока там, во дворе, – он махнул на один из догорающих домов.
Я только кивнула. Ксиль наклонился, мимолетно целуя меня в щеку, ободряюще улыбнулся – и побежал к подозрительному месту. Побежал, пусть и быстро, а не просто неуловимо исчез из виду.
А мне только и оставалось, что идти дальше, припадая на больную ногу и подслеповато щурясь.
Боги, какое же мерзкое сегодня солнце…
Уже на краю площадки в окружении пяти домов я остановилась передохнуть. Ладно, еще чуть-чуть – снова вылепить лезвие из живого серебра, вскрыть ранку – и когда опять заросла? – и уронить несколько капель на уродливый камень, над которым зависло багровое пятно портала. Пока, к счастью, одностороннего, но…
Меня словно молнией ударило. Тот сон. Тот сон, посланный Айне.
– Ксиль! – крикнула я, оборачиваясь туда, откуда в прошлый раз пришла смерть.
И застыла, обреченно глотая ставший вдруг колючим воздух.
Высокий человек в белом, один из магов, сломя голову бежал к «бездне». В руке его что-то стеклянно блестело. Накопитель?
– Нет!
Я бросилась наперерез изо всех сил, забыв про боль в ноге и дурноту, накрывающую приливной волной. Смогу. В этот раз – смогу!
…мага я перехватила на полпути к «бездне», в каких-то пятнадцати метрах. К горлу подступила тошнота – то ли от общей слабости, то ли от близости отвратительного, жадного багрового марева. Мужчина в белом был совсем близко. Я даже различала грязные пятна на его плаще и штанах – и черные, от гари, и мерзко-ржавые… И в ту минуту, когда мои руки смяли ткань у него на груди, блокируя, останавливая движение, он коротко замахнулся и кинул стекляшку-накопитель куда-то мне за спину.
К «бездне».
Кажется, у меня остановилось сердце. А мир стал вдруг бесцветным, четким и замедлился, словно кто-то притормозил движение пленки.
Восприятие разбилось на отдельные кадры.
Картинка – я оборачиваюсь, стекляшка блестит на солнце. Еще кадр – Ксиль, быстрее молнии вылетающий из двора наперерез накопителю. Следующий – иссохшая рука отбивает стекляшку, и она летит уже прочь от «бездны».
Я еще успеваю увидеть и осознать, как губы Максимилиана разъезжаются в победной ухмылке – мол, смотри, каков я, герой . А потом глаза у него закатываются, оставляя одни белки. И приходит понимание – «бездна» слишком близко, а даже Акери терял рядом с ней сознание.
…Ксиль задевает багровое марево только кончиками пальцев, но оно, жадное, голодное, втягивает его, словно пылесос.
Мне становится так больно, что даже все равно.
Единственное, что я успеваю – броситься следом за ним. Ухватить за ногу, задыхаясь в красноватом тумане, не расстегивая, вырвать из уха сережку-телепорт, прижать к его коже – горячей, боги, такой горячей! – и разомкнуть крепление.
Просто так.
Не рассуждая.
Не думая о себе.
Ксиль исчезает, рассыпается голубоватыми искрами, а я, кажется, все-таки слепну. Или здесь просто нечего видеть?
Может, и так.
…нет ничего кругом. Междумирье, безвременье. Из чувств не осталось ни одного – ни зрения, ни осязания, ни слуха. Значит, так умирают, да?
Мне не страшно. Я счастлива до безумия – Ксиль остался там, в безопасности. Я сумела, справилась, спасла его. Все было не зря. Даже если бы вокруг был воздух, я бы сейчас все равно задохнулась – от любви. Так хочется сказать всем – люблю-люблю-люблю… Максимилиану, маме, Феникс, брату, Айне… Всем, до кого дотянусь…
Кажется, еще мгновение – и я ухвачу за хвост вечную истину, узнаю нечто самое важное не в нашем мире – во всех мирах.
…самое-самое важное…
…боги, как же я люблю всех… очень-очень… люблю …
Отступление последнее. О лжи
Ириано стоял на пороге комнаты, не решаясь войти. Пол внутри был выстлан хрусткими зеркальными осколками – так, словно кто-то специально рассыпал их по ковру, по вытертой паркетной доске. Слегка пахло кровью и сильно – слезами. Ириано никогда не признался бы в этом, но ему было страшно – до дрожи, до слабости в коленях, как до того – лишь однажды в жизни.
Тогда, когда его мать умирала, заходясь криком в комнате.
Айне же не кричала и была вполне жива, но от этого легче не становилось.
– Пусть она вернется… она вернется… она вернется… – доносился из комнаты сиплый шепот. Голос пророчица давно сорвала.
Шепот, темнота, звон бьющихся зеркал и соленый запах – и так последние два дня. Ириано глухо застонал и сполз по стене, зажимая уши. Будто это могло помочь, когда совершенная память вновь и вновь воскрешала каждую подробность.
…как обернулась вдруг Феникс, словно на неслышный ему звук, и как почернели ее глаза. Как она сказала тихо: «Уходи», и он, Ириано, беспрекословно повиновался ей. Раскрыл крылья, взлетел… и пришел в себя уже километров за десять от проклятого поселка, на месте которого распустился невиданный огненный цветок.
Феникс вернулась позже – с искусанными в кровь губами, маленькая, застывшая, пропахшая гарью. От «бездны» не осталось и следа – только воронка трех километров в диаметре.
…как Ириано невольно стал свидетелем отвратительной сцены. Максимилиан, несгибаемый Северный князь, валялся в ногах у этого целителя, Дариэля, и скулил тоскливо, как брошенная собака:
– Только не уходи, только не ты, у меня же больше никого не осталось, а ты должен мне, не уходи, не надо…
А целитель глядел на него в упор, будто кукла с глазами из нефрита, и говорил мягко и бесчувственно:
– Мне надо побыть одному. Я должен обдумать, да…
…и как потом Тантаэ, прибывший с опозданием почти на сутки, поглаживал князя по спине, а тот вздрагивал и повторял:
– Ну почему меня все бросили, почему? Я же так старался! Я же все делал правильно! Я хотел, чтобы они все были счастливы, и Найта, и Силле, а они взяли и ушли. Почему?
Что-то жуткое было в этих вопросах – не отчаяние и не обреченность, а нечто более глубокое. Тщета всего сущего… А Ириано почему-то представлял себе, как теряет Айне, и внутри у него все словно смерзалось в ледышку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});